РЕКА ВРЕМЁН от АФОНА до ОПТИНОЙ пустыни ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ

РЕКА ВРЕМЁН от АФОНА до ОПТИНОЙ пустыни
ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ

Б.К.Зайцев, серия «Русская литература», издательство «ДАРЪ», Москва, 2007

Зайцев Борис Константинович (1881- 1971)
Друг Ивана Шмелёва и Ивана Бунина, известный в дореволюционной России писатель родился в Орле в семье горного инженера. Закончил калужскую классическую гимназию и реальное училище. В 1898г. поступил в Императорское техническое училище, но за участие в студенческих волнениях был отчислен. Поступил в Петербургский Горный институт, но скоро его оставил. Поступил на Юридический факультет Московского Университета, но, проучившись три года, бросил и его, решив посвятить себя литературе.
С началом Первой мировой войны Зайцев стал курсантом военного училища в Москве, но воевать не пришлось — началась революция. Писатель искал свое место в новой стране, в 1921г. даже был избран председателем Союза писателей, но кровавая большевистская вакханалия, безумствующая вокруг, была не для тихого, созерцательного Зайцева. Для поправки здоровья он уехал за границу и остался там навсегда.
Зайцев не был антисоветчиком. С ним могли встречаться советские писательские делегации, выезжавшие во Францию. Но русский Зайцев был не нужен безбожной, антирусской советской власти и поэтому его не печатали. Последний свой рассказ «Река времён»Зайцев написал в 1964 году, и только спустя четверть века его опубликовали в России.
Предисловие от автора
Святой Сергий родился более шестисот лет назад, умер более пятисот. Его спокойная, чистая и святая жизнь наполнила собой почти столетие. Входя в него скромным мальчиком Варфоломеем, он ушёл одной из величайших слав России.
Как святой, Сергий одинаково велик для всякого.Подвиг его всечеловечен. Но для русского в нём есть как раз и нас волнующее: глубокое созвучие народу, великая типичность — сочетание в одном рассеянных черт русских. Отсюда та особая любовь и поклонение ему в России, безмолвная канонизация в народного святого, что навряд ли выпала другому.
Сергий жил во времена татарщины. Лично его она не тронула: укрыли леса радонежские. Но он к татарщине пребыл равнодушен. Отшельник, он спокойно, как всё делал в жизни, поднял крест свой за Россию и благословил Димитрия Донского на ту битву, Куликовскую, которая для нас навсегда примет символический, таинственный оттенок. В поединке Руси с Ханом имя Сергия навсегда связано с делом созидания России.
Да, Сергий был не только о созерцатель, но и делатель. Правое дело — вот как понимали его пять столетий. Все, кто бывали в Лавре, поклоняясь мощам Преподобного, всегда ощущали образ величайшего благообразия, простоты, правды, святости, покоящейся здесь. Жизнь «бесталанна» без героя. Героический дух средневековья, породивший столько святости, дал здесь блистательное своё проявление.
Автору казалось, что сейчас особенно уместен опыт — очень скромный — вновь, в меру сил, восстановить в памяти знающих и рассказать незнающим дела и жизнь великого святителя и провести читателя через ту особенную, горнюю страну, где он живёт, откуда светит нам немеркнущей звездой.
Присмотримся же к его жизни.
Париж, 1924г.

p.s. Многие из живущих в России наслышаны о Сергие Радонежском, тем интереснее история становления этого великого старца. Более того, этот рассказ Бориса Зайцева каким-то странным образом сопряжён с нашим временем.

ВЕСНА

Детство Сергия в доме родительском для нас в тумане. Всё же общий некий дух можно уловить из сообщений Епифания, ученика Сергия, первого его биографа.
По древнему преданию имение родителей Сергия, бояр ростовских Кирилла и Марии, находилось в окрестностях Ростова Великого, по дороге в Ярославль. Родители, «бояре знатные», по-видимому, жили просто, были люди тихие, спокойные, с крепким и серьёзным складом жизни. Хотя Кирилл не раз сопровождал в Орду князей Ростовских как доверенное, близкое лицо, однако сам жил небогато. Ни о какой роскоши, распущенности позднейшего помещика и говорить нельзя.Скорей, напротив, можно думать, что домашний быт ближе к крестьянскому: мальчиком Сергия (а тогда — Варфоломея) посылали за лошадьми в поле. Значит, он умел спутать их, и обратать. И, подведя к какому-нибудь пню, ухватив за чёлку, вспрыгнуть, с торжеством рысцою гнать домой. Быть может, он гонял их в ночное. И, конечно, не был барчуком.
Родителей можно представить себе людьми почтенными и справедливыми, религиозными в высокой степени. Известно, что особенно они были «страннолюбивы». Помогали бедным и охотно принимали странников. Вероятно, в чинной жизни странники — то начало ищущее, мечтательно противящееся обыденности, которое и в судьбе Варфоломея роль сыграло.
Есть колебания в годе рождения святого: 1314 — 1322. Жизнеописатель глухо, противоречиво говорит об этом.
Как бы то ни было, известно, что 3 мая у Марии родился сын. Священник дал ему имя Варфоломея, по дню празднования святого.

P.S.«Толковый словарь живого великорусского языка» для детей. Избранные … https://books.google.ru/books?isbn=5948497038 — Translate this page Preview
ОБРОТЬ, обротка ж. недоуздок, конская узда без удил и с одним поводом, для привязи…

Особенный оттенок, отличающий его, лежит на ребёнке с самого раннего детства.
Семи лет Варфоломея отдали учиться грамоте в церковную школу, вместе с братом Стефаном. Стефан учился хорошо. Варфоломею же наука не давалась. Как и позже Сергий, маленький Варфоломей очень упорен и старается, но нет успеха. Он огорчён. Учитель иногда его наказывает. Товарищи смеются и родители усовещивают. Варфоломей плачет одиноко, но вперёд не двигается.
И вот, деревенская картинка, так близкая и понятная через шестьсот лет! Забрели куда-то жеребята и пропали. Отец послал Варфоломея их разыскивать, наверно, мальчик уж не раз бродил так, по полям, в лесу, быть может у прибрежья озера ростовского и кликал их, похлопывал бичом, волочил недоуздки. При всей любви Варфоломея к одиночеству, к природе и при всей его мечтательности он, конечно, добросовестнейше исполнял всякое дело — этой чертой отмечена вся его жизнь.
Теперь он — очень удручённый неудачами — нашёл не то, что искал. Под дубом встретил»старца-черноризца, саном пресвитера». Очевидно, старец его понял.
— Что тебе надо, мальчик?
Варфоломей сквозь слёзы рассказал об огорчениях своих просил молиться, чтобы Бог помог ему одолеть грамоту.
И под тем же дубом стал старец на молитву. Рядом с ним Варфоломей — через плечо недоуздки. Окончив, незнакомец вынул из-за пазухи ковчежец, взял частицу просфоры, благословил ею Варфоломея и велел съесть.

Ковче́жец — небольшой ящик или ларец для хранения религиозных реликвий. Обычно в ковчежец помещаются частицы мощей, при этом как одного, так и нескольких святых одновременно. В ковчежец наряду с мощами могут помещаться и другие реликвии, как связанные с жизнью святого (одежда, …). Из Википедии.

— Это даётся тебе в знак благодати и для разумения Священного Писания. Отныне овладеешь грамотою лучше братьев и товарищей.
О чём они беседовали дальше, мы не знаем. Но Варфоломей пригласил старца домой. Родители приняли его хорошо, как и обычно странников. Старец позвал мальчика в молельную и велел читать псалмы. Ребёнок отговаривался неумением. Но посетитель сам дал книгу, повторивши приказание. Тогда Варфоломей начал читать, и все были поражены, как он читает хорошо.
А гостя накормили, за обедом рассказали и о знамениях над сыном. Старец снова подтвердил, что теперь Варфоломей хорошо станет понимать Священное Писание и одолеет чтение. Затем прибавил: «Отрок будет некогда обителью Пресвятой Троицы; он многих приведёт за собой к уразумению Божественных заповедей».
С этого времени Варфоломей двинулся, читал уже любую книгу без запинки, и Епифаний утверждает — даже обогнал товарищей.
В истории с его учением, неудачами и неожиданным, таинственным успехом видны в мальчике некоторые черты Сергия: знак скромности, смирения есть в том, что будущий святой не мог естественно обучится грамоте. Заурядный брат его Стефан лучше читал, чем он, его больше наказывали, чем обыкновеннейших учеников. Хотя биограф говорит, что Варфоломей обогнал сверстников, но вся жизнь Сергия указывает, что не в способностях к наукам его сила: в этом он ничего не создал. Пожалуй, даже Епифаний, человек образованный и много путешествовавший по святым местам, написавший жития свв.Сергия и Стефана Пермского, был выше его как писатель, как учёный.

Но непосредственная связь, живая, с Богом, обозначилась уже очень рано у малоспособного Варфоломея. Есть люди, внешне так блестяще одарённые, — нередко истина последняя для них закрыта. Сергий, кажется, принадлежал к тем, кому обычное даётся тяжко, и посредственность обгонит их, зато необычайное раскрыто целиком. Их гений в иной области.
И гений мальчика Варфоломея вёл его иным путём, где менее нужна наука: уже к порогу юности отшельник, постник, инок ярко проступили. Больше всего любит он службы, церковь, чтение священных книг. И удивительно серьёзен. Это уже не ребёнок.
Главное же: у него является свое. Не потому набожен, что среди набожных живёт. Он впереди других. Его ведёт призвание. Никто не принуждает к аскетизму — он становится аскетом и постится среды, пятницы, ест хлеб, пьёт воду, и всегда он тихий, молчаливый, в обхождении ласковый, но с некоторой печатью. Одет скромно. Если же бедняка встретит, отдаёт последнее.
Замечательны и отношения с родными. Конечно, мать (а может, и отец) давно почувствовала в нем особенное. Но вот казалось, что он слишком изнуряется. Она его упрашивает не насиловать себя. Он возражает. Может быть, из-за его дарений тоже выходили разногласия, упрёки (лишь предположение), но какое чувство меры!

Сын остаётся именно ПОСЛУШНЫМ СЫНОМ, житие подчёркивает это, да и факты подтверждают. Находил Варфоломей гармоничность, при которой был самим собой, не извращая облика, но и не разрывая  тоже, очевидно, ясными родителями. В нём не было экстаза, как во Франциске Ассизском. Если бы он был блаженным, то на русской почве это значило б: юродивый. Но именно юродство ему чуждо. Живя, он с жизнью, с семьёй, духом родного дома и считался , как с ним семья считалась. Поэтому к нему неприменима судьба бегства и разрыва.
А внутренно, за эти годы отрочества, ранней юности, в нём накоплялось, разумеется стремление уйти из мира низшего и среднего в мир высший, мир незмутнённых созерцаний и общенья непосредственного с Богом.
Этому осуществиться надлежало уж в других местах, не там, где проходило детство.

ВЫСТУПЛЕНИЕ

Трудно вообще сказать, когда легка была жизнь человеческая. Можно ошибиться, называя светлые периоды, но в тёмных, кажется, погрешности не сделаешь. И без риска станешь утверждать, что век четырнадцатый, времена татарщины ложились камнем на сердце народа.
Правда, страшные нашествия тринадцатого века прекратились. Ханы победили, властвовали. Относительная тишина. И всё же: дань, баскаки, безответность и бесправность даже перед татарскими купцами, даже перед проходимцами монгольскими, не говоря уж о начальстве. И чуть что — карательная экспедиция: «егда рать Ахмулова бысть», «великая рать Туралыкова», — а это значит: зверства, насилия, грабёж и кровь.
Но и в самой России шёл процесс мучительный и трудный: «собирание земли». Не очень чистыми руками «собирали» русскую землицу Юрий и Иван (Калита) Даниловичи. Глубокая печаль истории, самооправдание насильников — «всё на крови!». Понимал или нет Юрий, когда при нём в Орде месяц водили под ярмом его соперника, Михаила Тверского, что делает дело истории, или Калита, предательски губя Александра Михайловича? «Высокая политика» или просто «растили» свою вотчину московскую — во всяком случае уж не стеснялись в средствах. История за них. Через сто лет Москва незыблемо поднялась над удельною сумятицей, татар сломила и Россию создала.

P.S. Баска́к (тюркск.) — представитель монгольского хана в завоёванных землях, сборщики налогов.
Святой Благоверный Великий Князь Александр II Михайлович (7/20 октября 1300 – Орда, 28 октября/10 ноября 1339). Второй сын св. Благоверного Великого Князя Михаила II Ярославича Тверского и св. Благоверной Великой Княгини Анны Димитриевны (св. Анны Кашинской, урожденной княжны Ростовской, дочери князя Димитрия Борисовича Ростовского).
Александр Михайлович был типичный русский князь, ярый противник московских князей и стоявшей заодно с ними церкви, яркий представитель упорной борьбы между возвышавшейся Москвой и ее экономической соперницей Тверью, вклинившеюся между Москвой и Новгородом и мешавшею их непосредственным торговым сношениям. Александр Михайлович впервые проявляется политическим деятелем в 1319 г., когда он ездил с тверскими боярами во Владимир к великому князю Юрию Даниловичу московскому «докончать мир». Первые годы правления Александра Михайловича прошли в борьбе с Юрием Даниловичем; Александр Михайлович был верным союзником и помощником своего брата. http://deduhova.ru/statesman/aleksandr- … -tverskoy/
Михаил Ярославич Тверской (1272-1318), благоверный великий князь/
Князю предлагали устроить бегство из плена, но он отказался — судьба родины была ему дороже своей жизни. Долгие дни святой князь кочевал вместе с Ордой, непрерывно терпя побои и унижения. Убит он был неожиданно: его долго мучили и били ногами, а потом закололи/
Михаил Ярославич Тверской великий князь, племянник святого благоверного князя Александра Невского. Отец святого Михаила умер по дороге из Орды на родину, видимо, отравленный по приказу хана. Мать отрока воспитала его в духе глубокого благочестия, что он в полной мере проявил, став Тверским князем: в Твери был построен великолепный каменный Спасо-Преображенский собор. После смерти великого князя Андрея Александровича его престол во Владимире, по праву старшинства, должен был занять святой Михаил.
С этим не хотел смириться Московский князь Юрий Данилович — его соперник. Будучи сыном святого благоверного князя Даниила, он не унаследовал праведности своего отца. Интригами и лестью он вызвал к себе любовь и доверие хана Узбека. Этот союз был закреплен браком с ханской дочерью. Дабы не упустить престол, князь Юрий начал войну с Тверью. В состав его войска входили и татарские отряды. Но это не помогло коварному князю — тверичи одержали победу. В плен к ним попала и жена князя Юрия, дочь хана. Вскоре она скоропостижно умерла.
Князь Юрий поспешил в Орду и уверил хана в том, что она была отравлена Тверским князем. Разгневанный хан Узбек немедленно вызвал князя Михаила в Орду. Не желая разорения своей земли, он смиренно отправился к хану. Суд приговорил святого к смерти, он был брошен в темницу. Князю предлагали устроить бегство из плена, но он отказался — судьба родины была ему дороже своей жизни. Долгие дни святой князь кочевал вместе с Ордой, непрерывно терпя побои и унижения. Убит он был неожиданно: его долго мучили и били ногами, а потом закололи. Тело святого было увезено как трофей князем Юрием в Москву, а через два года святые мощи князя Михаила перевезли в Тверь и положили в выстроенный им Спасо-Преображенский собор. Память благоверному князю Михаилу отмечается 22 ноября/5 декабря. http://www.zdravrussia.ru/saints/xivvek/?nnew=1310

А во времена Сергия картина получилась, например, такая: Иван Данилыч выдаёт двух дочерей, одну за Василия Ярославского, другую за Константина Ростовского, — и вот Ярославль, и Ростов подпадают Москве. «Горько тогда стало городу Ростову, и особенно князьям его. У них отнята была всякая власть и имение, вся же честь их и слава потянули к Москве». В Ростов воеводою рибыл Василий Кочева, «и с ним другой, по имени Мина». Москвичи ни перед чем не останавливались. «Они стали действовать полновластно, притесняя жителей, так что многие ростовцы принуждены были отдавать москвичам свои имущества поневоле, за что получали оскорбления и побои и доходили до крайней нищеты. Трудно и пересказать все, что потерпели они: дерзость московских воевод дошла до того, что они повесили вниз головою ростовского градоначальника, престарелого боярина Аверия… и оставили на поругание. Так поступали они не только в Ростове, но и по всем волостям и сёлам его. Народ роптал, волновался и жаловался. Говорили… что Москва тиранствует».
Итак, разоряли и чужие, и свои. Родители Варфоломея, видимо, попали под двойное действие, и если Кирилл тратился на поездки в Орду с князем, (а к поездкам относились так, что, уезжая, оставляли дома завещания), если страдал от «Туралыковой великой рати», то, конечно, Мины и Кочевы тоже были хороши. На старости Кирилл был вовсе разорён и лишь о том мечтал, куда бы выйти из Ростовской области.

Он вышел поселенцем в село Радонеж, в 12 верстах от Троице-Сергиевой Лавры. Село Радонежское досталось сыну Калиты, Андрею, а за малолетством его Калита поставил там наместником Терентия Ртища. Желая заселить дикий и лесистый край, Терентий дал переселенцам из других княжеств льготы, что и привлекло многих. (Епифаний упоминает густые имена ростовцев: Протасий Тысяцкий, Иоанн Тормасов, Дюденя и Онисим и др.)
Кирилл получил в Радонеже поместье, но сам служить уже не мог, по старости. Его замещал сын Стефан, женившийся ещё в Ростове. Младший сын Кирилла Пётр тоже женился. Варфоломей продолжал прежнюю жизнь, лишь настоятельней просился в монастырь. Если всегда его душа была отмечена особенным влечением к молитве, Богу и уединению, то можно думать,что и горестный вид жизни, её насилия, неправды и свирепость лишь сильнее укрепляли его в мысли об уходе к иночеству. Возможно, что задумчивый Варфоломей, стремясь уйти, и чувствовал, что начинает дело крупное. Но представлял ли ясно, что задуманный им подвиг не одной его души касается? Что, уходя к медведям радонежским, он приобретает некую опору для воздействия на жалкий и корыстный мир? Что, от него отказываясь, начинает длительную многолетнюю работу просветления, облагораживанья мира этого? Пожалуй, вряд ли. Слишком было он скромен,слишком погружен в общенье с Богом.

В самой истории ухода снова ярко проявился ровный и спокойный дух Варфоломея.
Отец просил его не торопиться:
— Мы стали стары, немощны; послужить нам некому; у братьев твоих немало заботы о своих семьях. Мы радуемся, что ты стараешься угодить Господу. Но твоя благая часть не отнимается, только послужи нам немного, пока Бог возьмёт нас отсюда; вот, проводи нас в могилу и тогда никто не возбранит тебе.
Варфоломей послушался. Святой Франциск ушёл, конечно бы, отряхнул прах от всего житейского, в светлом экстазе ринулся бы в слёзы и молитвы подвига. Варфоломей сдержался, выжидал.
Как поступил бы он, если бы надолго затянулось это положение? Наверное, не остался бы. Но, несомненно, как-нибудь с достоинством устроил бы родителей и удалился бы без бунта. Его тип иной. А отвечая типу, складывалась и судьба, естественно и просто, без напора, без болезненности: родители сами ушли в монастырь (Хотьковский, в трёх верстах от Радонежа; он состоял из мужской части и женской). У Стефана умерла жена, он тоже принял монашество, в том же Хотькове.

А затем умерли родители. Вафоломей мог свободно осуществить замысел.
Он так и сделал. Верно, всё-таки привязан был к семье: и в этот час последний пребывания в миру вспомнил о Петре, брате, имущество оставшееся завещал ему. Сам же отправился в Хотьков, к Стефану. Как будто не хотелось действовать и тут без одобренья старшего. Стефана убедил, и вместе тронулись они из Хоткова в недалёкие леса.
Лесов тогда было достаточно. Стоило пожелать — и где угодно можно было ставить хижину, копать пещеру и устраиваться. Не вся земля принадлежала частным лицам. Если собиралось несколько пустынников и нужно было ставить церковь, прочно оседать, то спрашивали разрешения князя и благословенье у местного святителя. Освящали церковь — и обитель возникала.
Вафоломей и Стефан выбрали место в десяти верстах от Хотькова. Небольшая площадь, высившаяся, как маковка, позже и названная Маковицей. (Преподобный говорит о себе: «аз есмь Сергие Маковскый».) Со всех сторон Маковица окружена лесом, вековыми соснами и елями. Место, поразившее величием и красотой. Летопись же утверждает, что вообще это особенный пригорок: «глаголеть же древний, видяху на том месте прежде свет, а инии огнь, а инии благоухание слышаху».

Тут братья поселились. Сложили из ветвей шалаш («прежде себе сотвориста одриную хижину и покрыста ю»), а потом срубили келийку и «церквицу». Как они это делали? Знали ли плотничество? Вероятно, здесь, на Маковице, пригласив плотника со стороны, и учились рубить избы в «лапу». В точности мы этого не знаем. Но в подвижничестве Сергия дальнейшем это плотничество русское или это «лапа» очень многознаменательны. В сосновых лесах он возрос, выучился ремеслу, через столетия сохранил облик плотника-святого, неустанного строителя сеней, церквей, келий; и в благоуханьи его святости так явственен аромат сосновой стружки. Поистине Преподобный Сергий мог считаться покровителем этого великорусского ремесла.
Как осторожен и нетороплив Варфоломей в выполнении давнего намеренья, так же он скромен и в вопросе с церковью. Как назовут её? Он обращается к Стефану. Стефан вспомнил слова таинственного старца, встреченного им под дубом: церковь должна быть во имя Святой Троицы. Варфоломей принял это. Так дело его жизни, столь уравновешенно-покойное, приняло покровительство Триединства, глубочайше внутренно-уравновешенной идеи христианства. Далее мы увидим, что у Сергия был культ Богоматери. Но всё-таки в пустынях Радонежа не Пречистая и не Христос, а Троица вела святого.

Митрополит Феогност, к которому отправились они пешком в Москву, благословил и послал священников с антиминсом и мощами мучеников — церковь освятили.
Братья продолжали жить на своей Маковице. Но жизнь их не совсем ладилась. Младший оказался крепче и духовней старшего. Стефану пришлось трудно. Может быть, он и вообще пошёл в монахи под влиянием смерти жены. Возможно (и почти наверно), у него характер тяжкий. Как бы то ни было, Стефан не выдержал суровой и действительно «пустынной» жизни. Ведь уединение полнейшее! Едва достать необходимейшее. Пили воду, ели хлеб, который приносил им временами, вероятно, Пётр. Даже пройти к ним нелегко — дорог и тропинок не было.
И Стефан ушёл. В Москву, в Богоявленский монастырь, где жили легче. Варфоломей же в полном одиночестве продолжал полуночный свой подвиг.

ОТШЕЛЬНИК

Недалеко от пустыни жил игумен-старец Митрофан, которого Варфоломей, по-видимому, знал и ранее. В летописи есть упоминание, «на обедню призываша некого чюжого попа суща саном или игумена старца, и веляше творити литургию». Возможно, именно игумен Митрофан приходил к нему для этого. Однажды он попросил игумена пожить с ним в келии некоторое время. Тот остался. И тогда отшельник открыл желание своё стать иноком. Просил о пострижении.

Игумен Митрофан 7 октября постриг юношу. В этот день Церковь празднует свв. Сергия и Вакха, и Вафоломей в монашестве стал Сергием — воспринял имя, под которым перешёл в историю.
Совершив обряд пострижения, Митрофан приобщил Сергия Святых Таин. Затем остался на неделю в келии, каждый день совершал литургию. Сергий же семь дней на выходя на провёл в «церквице» молился, ничего не «вкушал», корме просфоры, которую давал Митрофан. Всегда такой трудолюбивый, теперь Сергий, чтобы не развлечься, прекратил всякое «поделие». С его уст не сходили псалмы и песни духовные. А когда пришло время Митрофану уходить, просил его благословение на жизнь пустынную.
— Ты уже уходишь и оставляешь меня одиноким. Давно я желал уединиться и всегда просил о том Господа, вспоминая слова пророка: «се удалихся бегая, и водворихся в пустыне». Благослови же меня, смиренного, и помолись о моём уединении.
Игумен поддержал его и успокоил сколько мог. И молодой монах один остался среди сумрачных своих лесов.

Можно думать, что это труднейшее для него время. Тысячелетний опыт монашества установил, что тяжелее всего внутренне первые месяцы пустынника. Нелегко усваивается аскетизм.Существует целая наука духовного самовоспитания, стратегия борьбы за организованность человеческой души, за выведение её из пестроты и суетности в строгий канон. Аскетический подвиг — выглаживание, выпрямление души к единой вертикали. В таком облике она легчайше и любовнейшее соединяется с Первоначалом, ток Божественного беспрепятственно бежит по ней. Говорят о теплопроводности физических тел. Почему не назвать духопроводностью то качество души, которое даёт ощущать Бога, связывает с Ним. Кроме избранничества, благодати, здесь культура, дисциплина. Видимо, даже натуры, как у Сергия, ранее подготовленные, не так скоро входят в русло и испытывают потрясения глубокие. Их называют искушениями.
Если человек так остро напрягается вверх, так подчиняет пестроту свою линии Бога, он подвержен и отливам, и упадку, утомлению. Бог есть сила, дьявол — слабость. Бог — выпуклое, дьявол — вогнутое. У аскетов, не нашедших ещё меры, за высокими подъёмами идут падения, тоска, отчаяние. Ослабевшее воображение впадает в вогнутость. Простое, жизненно-приятное кажется обольстительным. Духовный идеал — недостижимым. Борьба — безнадёжной. Мир, богатство, слава, женщина… и для усталого миражи возникают.

Отшельники прошли через это всё. Святой Василий Великий, вождь монашества, оставил наставление пустынникам в борьбе со слабостями. Это — непрерывное тренированье духа: чтение слова Божия и житий святых, ежевечернее размышление о своих мыслях и желаниях за день (examen de conscience католиков), мысли о смерти, пост, молитва, воспитание в себечувства,что Бог непрерывно за тобою смотрит, и т.д.
Святой Сергий знал и пользовался наставлениями кесарийского епископа, но всё же подвергался страшным и мучительным видениям. Жизнеописатель говорит об этом. Возникали перед ним образы зверей и мерзких гадов. Бросались на него со свистом, скрежетом зубов. Однажды ночью, по рассказу Преподобного, когда в «церквице» своей он «пел утреню», через стену вдруг вошёл сам сатана, с ним целый «полк бесовский». Бесы были все в остроконечных шапках, на манер литовцев*. Они гнали его прочь, грозили, наступали. Он молился («Да воскреснет Бог, и да расточатся врази Его».) Бесы исчезли.
В другой раз келия наполнилась змеями — даже пол они закрыли. Снаружи раздался шум, и «бесовские полчища» как будто пронеслись по лесу. Он услышал крики» «Уходи же, прочь! Зачем пришёл ты в эту глушь лесную, что хочешь найти тут? Нет, не надейся долее здесь жить: тебе и часа тут не провести; видишь, место пустое и непрходимое: как не боишься умереть здесь с голоду или погибнуть от рук душегубцев-разбойников?»
—————————
» Бесы были все в остроконечных шапках на манер литовцев». — Трудно представить себе, чтобы сейчас литовец мог пугать кого-нибудь под Москвою. Но в XIV веке было по-другому. Не раз литовцы наступали на Москву, разоряли и жестоко грабили целую область. Ольгерд водил их к самой Москве, (в 1368г. и в 1370г.). Дмитрий Донской, победитель Мамая, должен был отсиживаться за московскими стенами перед литовским князем!
Простонародье ненавидело и боялось литовцев не меньше татар. Преподобный Сергий много, вероятно, о них слышал, если даже в кротком уединении бесы примерещились ему в облике литовцев.

Видимо, более всего подвергался Сергий искушению страхом, на древнем, мило-наивном языке: «страхованием». Будто слабость, куда он впадал, брошенный братом, была: сомнение и неуверенность, чувство тоски и одиночества. Выдержит ли в грозном лесу, в убогой келии? Страшны, наверно, были осени и зимние метели на его Маковице! Ведь Стефан не выдержал же. Но не таков Сергий. Он упорен, терпелив и он «боголюбив». Прохладный и прозрачный дух. И с ним Божественная помощь как отзыв на тяготенье. Он одолевает.
Другие искушения пустынников как будто миновали его вовсе. Святой Антоний в Фивиаде мучился томленьем сладострастия, соблазном «яств и питий». Александрия, роскошь, зной Египта и кровь юга мало общего имеют с Фиваидой северной. Сергий был всегда умерен, прост и сдержан, не видал роскоши, распущенности, «прелести мира». Святитель-плотник радонежский ограждён от многого суровою своей страной и чинным детством. Надо думать, что вообще пустынный искус был для него легче, чем давался он другим. Быть может, защищало и природное спокойствие, ненадломленность, неэкстатичность. В нём решительно ничего нет болезненного.
Полный дух Святой Троицы вёл его суховатым, одиноко-чистым путём среди благоухания сосен и елей Радонежа.
Так прожил он в полном одиночестве некоторое время. Епифаний не ручается за точность. Просто и прелестно говорит он: «пребывшу ему в пустыни единому единствовавшу или две лете, или боле или меньши, Бог весть». Внешних событий никаких. Духовный рост и созревание, новый закал перед новою, не менее святой, но усложнённой жизнью главы монастыря и дальше — старца, к голосу которого будет прислушиваться Русь.

Быть может, посещенья редкие и литургии в «церквице». Молитвы, труд над грядкою капусты и жизнь леса вокруг: он не проповедовал, как Франциск, птицам и не обращал волка из Губбио, но, по Никоновской летописи, был у него друг лесной. Сергий увидел раз у келии огромного медведя, слабого от голода. И пожалел. Принёс из келии краюшку хлеба, подал — с детских ведь лет был, как родители, «странноприимен». Мохнатый странник мирно съел. Потом стал навещать его. Сергий подавал всегда. И медведь сделался ручным.
Но сколько ни одинок был Преподобный в это время, слухи о его пустынничестве шли. И вот стали являться люди, прося взять к себе, спасаться вместе. Сергий отговаривал. Указывал на трудности жизни, на лишения, с ней связанные. Жив ещё был для него пример Стефана. Всё-таки уступил. И принял нескольких: немолодого, с верховьев реки Дубны, Василия Сухого; земледельца Якова, братия называла его Якута, он служил вроде рассыльного. Впрочем, посылали его редко, в крайности: старались обходиться во всём сами. Упоминаются ещё : Онисим, дьякон, и Елисей, отец и сын, земляки Сергия из Ростовской земли, Сильвестр Обнорский, Мефодий Пешношский, Андроник.
Построили двенадцать келий. Обнесли их тыном для защиты от зверей. Онисима, чья келия находилась у ворот, Сергий поставил вратарём. Келии стояли под огромными соснами, елями. Торчали пни только что срубленных деревьев. Между ними разводила братия свой скромный огород.

Жили тихо и сурово. Сергий подавал во всём пример. Сам рубил келии, таскал брёвна, носил воду в двух водоноса на гору, молол ручными жерновами, пёк хлебы, варил пищу, кроил и шил одежду, обувь, был, по Епифанию, для всех «как купленный раб». И, наверно, плотничал теперь уже отлично. Летом и зимой ходил в той же одежде, ни мороз его не брал, ни зной. Телесно, несмотря на скудную пищу (хлеб и вода), был очень крепок, «имел силу противу двух человек».
Был первым и на службах. Службы начинались в полночь (полунощница), затем шли утреня, третий, шестой и девятый час. Вечером — вечерня. В промежутках частые «молебные пения» и молитвы в келиях, работы в огородах,шитьё одежды, переписыванье книг и даже иконописание. Литургию служить приглашали священника из соседнего села, приходил и Митрофан, постригший в своё время Сергия. Позже он тоже вошёл в состав братии — был первым игуменом. Но прожил недолго, вскоре умер.
Так из уединённого пустынника, молитвенника, созерцатели вырастал в Сергии и деятель.
Игуменом он ещё не был и священства не имел. Но это уже настоятель малой общины, апостольской по числу келий, апостольской по духу первохристианской простоты и бедности и по роли исторической, какую надлежало ей сыграть в распространении монашества.

ИГУМЕН

Так шли годы. Община жила жила неоспоримо под началом Сергия. Он вёл линию ясную, хоть и не такую суровую и менее формалистическую, чем, например, Феодосий Киево-Печерский, ставивший подчинение себе основой. Феодосий требовал точнейшего исполнения приказаний. Но Феодосий, не снимавший власяницы, выставлявший себя на съеденье комарам и мошкам, был и в аскетическом подвиге страстнее — это опять иной облик. Жизненное же и устроительное дело Сергия делалось почти само собой, без видимого напора. Иногда же, как в истории с игуменством, как будто даже против его воли.
Монастырь рос, сложнел и должен был оформиться. Братия желала, чтобы Сергий стал игуменом. А он отказывался.
— Желание игуменства, — говорил, — есть начало и корень властолюбия.
Но братия настаивала. Несколько раз «приступали» к нему старцы, уговаривали, убеждали. Сергий сам ведь основал пустынь, сам построил церковь; кому же и быть игуменом, совершать литургию. (До сих пор приходилось приглашать священника со стороны. А в древних монастырях обычно игумен был и священником.)
Настояния переходили чуть не в угрозы: братия заявляла, что, если не будет игумена, все разойдутся. Тогда Сергий, проводя обычное своё чувство меры, уступил, но тоже относительно.

— Желаю, — сказал, — лучше учиться, нежели учить; лучше повиноваться, нежели начальствовать; но боюсь суда Божия; не знаю, что угодно Богу; святая воля Господа да будет!
И он решил не прекословить — перенести дело на усмотрение церковной власти.
Митрополита Алексия в то время не было в Москве. Сергий с двумя старейшинами из братии пешком отправился к его заместителю, епископу Афанасию, в Переяславль-Залесский.
Явился он к святителю рано утром, перед литургией, пал на колена и просил благословения. В век, когда святые ходили пешком и когда к Лавре вряд ли и проезжая была дорога, когда к епископу, наверное, обращались без доклада, мало удивляет, что епископ спросил скромного монаха, запылённого, в грязи, кто он.
Всё же имя Сергия было ему известно. Он без колебаний повелел принять игуменство. Сергий уже не мог отказываться. Всё произошло просто, в духе того времени. Афанасий со своими священнослужителями тотчас пошёл в церковь, облачился, велел Сергию вслух произнести Символ веры и, осенив крестом, поставил в иподиакона . За литургией Сергий был возведён в иеродиакона. Священство получил на другой день. И ещё на следующий сам служил литургию, первый раз в жизни. Когда она окончилась, епископ Афанасий произнёс над ним молитвы, полагающие во игумена. Затем, после беседы в келии, отпустил.

И Сергий возвратился, с ясным поручением от Церкви — воспитывать, вести пустынную свою семью. Он этим занялся. Но собственную жизнь в игуменстве не изменил нисколько: так же продолжал быть «купленным рабом» для братии. Сам свечи скатывал, варил кутью, готовил просфоры, размалывал для них пшеницу.
В пятидесятых годах к нему пришёл архимандрит Симон из Смоленской области, прослышав о его святой жизни. Симон первый принёс в монастырь и средства. Они позволили построить новую, более обширную церковь Святой Троицы.
С этих пор стало расти число послушников. Келии принялись ставить в некотором порядке. Деятельность Сергия ширилась. Был введён богослужебный устав Феодора Студита, тот же, что и некогда в Киево-Печерской Лавре.
Сергий постригал не сразу. Наблюдал, изучал пристально душевное развитие прибывшего. «Прикажет, — говорит Епифаний, — одеть пришельца в длинную свитку из грубого, чёрного сукна и велит проходить какое-нибудь послушание вместе с прочими братиями, пока тот не навыкнет всему уставу монастырскому; потом облечёт его в одежду монашескую и только после испытания пострижёт уже в мантию и даст клобук. А когда видел, что который-либо инок опытен уже в духовном подвиге, того удостоивал и святой схимы».

Несмотря на постройку новой церкви, на увеличение числа монахов, монастырь всё строг и беден. Тип его ещё «особножитный». Каждый существует собственными силами, нет общей трапезы, кладовых, амбаров. Несомненно, кое-что из собственности появилось — например, у архимандрита Симона, у Пересвета и др. До времени Сергий не запрещал этого. Но за духовной жизнью братии наблюдал пристально и вёл её. Во-первых, был духовником — ему исповедовались. Он определял меру послушания сообразно силам и способностям каждого.
Это — внутреннее его общение. Но следил и за внешней дисциплиной. Было положено, что у себя в келии инок проводит время или за молитвой, или за размышлением о своих грехах, проверкой поведения, или за чтением священных книг, переписыванием их, иконописью — но никак не в разговорах.
По вечерам, иногда даже ночью, окончив молитвы, Преподобный обходил келии и заглядывал в «волоковые» оконца. («Волоковое» оконце — окно, оконце или проём с волоком — задвижными изнутри ставнем.) Если заставал монахов вместе, то стучал им палкою в окошко, а наутро звал к себе, «увещевал». Действовал спокойно и не задевая, более всего стараясь убедить. Но иногда налагал и епитимии. Вообще же, видимо, обладал даром поддерживать благообразный и высокий дух просто обаянием облика.

P.S. ЕПИТИМЬЯ (эпитимия) (от греческого epitimion — наказание), в христианстве исполнение исповедавшимися по назначению духовника в качестве нравственно-исправительной меры продолжительные молитвы, милостыни, усиленного поста, паломничества и др.
https://dic.academic.ru/dic.nsf/enc1p/17758

Вероятно, как игумен, он внушал не страх, а то чувство поклонения, внутреннего уважения, при котором тяжело осознавать себя неправым рядом с праведником.
Трудолюбие мальчика и юноши Варфоломея оставалось неизменным и в игумене. По известному завету апостола Павла, он требовал от иноков труда и запрещал им выходить за подаянием. В этом резкое отличие от святого Франциска. Блаженный из Ассизи не чувствовал под собой земли. Всю недлинную свою жизнь он летел, в светлом экстазе, над землёй, но летел «в люди», с проповедью апостольской и Христовой, ближе всех подходя к образу самого Христа. Поэтому и не мог, в сущности, ничего на земле учредить (учредили за него другие). И труд, то трудолюбие, которое есть корень прикрепления, для него не существенны.
Напротив, Сергий не был проповедником, ни он и ни его ученики не странствовали по великорусской Умбрии с пламенною речью и с кружкою для подаяний. Пятьдесят лет он спокойно провёл в глубине лесов, уча самим собою, «тихим деланием», но не прямым миссионерством. И в этом «делании» — наряду с дисциплиною душевной — огромную роль играл тот чёрный труд, без которого погиб бы он и сам, и монастырь его. Святой Сергий, православный глубочайшим образом, насаждал в некотором смысле западную культуру (труд, порядок, дисциплину) в радонежских лесах, а святой Франциск, родившись в стране преизбыточной культуры, как бы на неё восстал.

Итак, Сергиева обитель продолжала быть беднейшей. Часто не хватало и необходимого: вина для совершения литургии, воска для свечей, масла лампадного, для переписывания книг не только что пергамента, но и простой харатьи. («Харатья», хартия (латинского charta), стар. — папирус, пергамент — всё, на чём встарь писали, и самая рукопись). Литургию иногда откладывали. Вместо свечей — лучины. Образ северный, быт древний, но почти до нас дошедший: русская изба с лучиной с детства нам знакома и в тяжёлые недавние годы вновь ожила. Но в Сергиевой пустыни при треске, копоти лучин читали, пели книги высшей святости в окружении той святой бедности, что не отринул бы и сам Франциск. Книги переписывали на берестах — этого, конечно, уже не знал никто в Италии блаженно-светлой. В Лавре сохранились до сих пор бедные деревянные чаша и дискос, служившие при литургии, и фелонь Преподобного — из грубой крашенины с синими крестами. Питались очень дурно. Нередко не было ни горсти муки, ни хлеба, ни соли. не говоря уже о приправах — масле и т. п.
Следующие два рассказа изображают материальное положение монастыря и роль игумена — верно, немыслимую для Запада.В одну из затруднительных полос Преподобный Сергий, проголодав три дня, взял топор и пошёл в келию к некоему Даниилу:
— Старче, я слышал, что ты хочешь пристроить себе сени к келии. Поручи мне эту работу, чтобы руки мои не были без дела.
— Правда, — отвечал Даниил, — мне бы очень хотелось построить их; у меня всё уже и для работы изготовлено, и вот поджидаю плотника из деревни. А тебе как поручить это дело? Пожалуй, запросишь с меня дорого.
— Эта работа недорого тебе обойдётся, — сказал ему Сергий, — мне вот хочется гнилого хлеба, а он у тебя есть; больше этого с тебя не потребую. Разве ты не знаешь, что я умею работать не хуже плотника? Зачем же тебе звать другого плотника?
Тогда Даниил вынес ему решето с кусками гнилого хлеба («изнесе ему решето хлебов гнилых посмагов»), которого сам не мог есть, и сказал: вот, если хочешь, возьми всё, что тут есть, а больше не взыщи.
— Хорошо, этого довольно для меня; побереги же до девятого часа: я не беру платы прежде работы.

P.S. Основной пищей бедного люда служили сухари из ржаной муки — «посмаги» (от «посмаг» — смуглый, чёрный,закопчённый,пригорелый). https://books.google.ru

И крепко подтянув себя поясом, принялся за работу. До позднего вечера пилил, тесал, долбил столбы и окончил постройку. Старец Даниил снова вынес ему гнилые куски хлеба как условленную плату за труд целого дня. Только тогда Сергий поел.
Итак, игумен, духовник и водитель душ в личном своём деле оказывался последним, чуть что действительно не «купленным рабом». Старец Даниил начинает с того, что опасается, как бы Преподобный Сергий не «взял слишком дорого». Почему он решил, что Сергий возьмёт дорого? Почему допустил, чтобы игумен трудился на него целый день? Почему просто не поделился своим хлебом? (Даже не «поделился»; сказано, что сам он этого хлеба не мог есть.) Не указывает ли это, что сквозь воспитание и воздействие Преподобного в отдельных иноках прорывалось самое обычное, житейское до чёрствости и расчёта? Страец, приходивший к Сергию на исповедь, за душою и благочестием которого тот следит, считает правильным заплатить ему за труд целого дня негодным хлебом — плотник из села к нему и не притронулся бы. А Сергий, очевидно, выделяет деятельность духовную, водительскую, от житейских отношений. Скромность — качество его всегдашнее. Здесь блистательное его проявление.
Другой рассказ связан тоже с бедностью монастыря, силою веры, терпением, сдержанностью самого Сергия рядом с большей слабостью некоторых из братии.

В один из приступов нужды в обители нашлись недовольные. Поголодали два дня — зароптали.
— Вот, — сказал Преподобному инок от лица всех, — мы смотрели на тебя и слушались, а теперь приходится умирать с голоду, потому что ты запрещаешь нам выходить в мир просить милостыни. Потерпим ещё суки, а завтра все уйдём отсюда и больше не возвратимся: мы не в силах выносить такую скудость, столь гнилые хлебы.
Сергий обратился к братии с увещеванием. Но не успел его кончить, как послышался стук в монастырские ворота; привратник увидел в окошечко, что привезли много хлеба. Он сам был очень голоден, но всё же побежал к Сергию.
— Отче, привезли много хлебов, благослови принять. Вот, по твоим святым молитвам, они у ворот.
Сергий благословил, и в монастырские ворота въехало несколько повозок, нагруженных испечённым хлебом, рыбою и разной снедью. Сергий порадовался, сказал:
— Ну вот, вы, алчущие, накормите кормильцев ваших, позовите их разделить с нами общую трапезу.

Приказал ударить в било, всем идти в церковь, отслужить благодарственный молебен. И лишь после молебна благословил сесть за трапезу. Хлебы оказались теплы, мягки, точно только из печки.
— Где же тот брат, что роптал на заплесневевшие хлебы? — спросил Преподобный за трапезою. — Пусть войдёт и попробует, какую пищу послал нам Господь.
Спросил и о том, где же привезшие. Ему ответили: по словам возчиков, это — дар неизвестного жертвователя. А возчики должны ехать дальше, не имеют времени остаться. И они уже уехали.
Случай с хлебами, прибывшими так вовремя, остался в памяти у братии и перешёл в житие как проявление Промысла, поддержавшего Преподобного в тяжёлую минуту. Нас же он подводит уж вплотную у чудесам его.

СВЯТОЙ СЕРГИЙ — ЧУДОТВОРЕЦ И НАСТАВНИК

Можно рассуждать так: Бог тем более поддерживает, окрыляет и заступается за человека, чем больше устремлён к нему человек, любит и чтит и пламенеет, чем выше его духопроводность. Ощущать действие этого Промысла может и просто верующий, не святой. Чудо же, нарушение «естественного порядка» (внешней, тонкой плёнки, где всё совершается по правилам и под которой, глубже, кипит царство сил духовных) — чудо «просто смертному» не дано (как не дано ему и истинных видений).

Чудо есть праздник, зажигающий будни, ответ на любовь. Чудо — победа сверхалгебры, сверхгеометрии над алгеброй и геометрией школы. Вхождение чудесного в будни наши не говорит о том, что законы буден ложны. Они лишь неединственны. То, что называем мы «чудесным», совершенно «естественно» для мира высшего, чудесно же лишь для нас, живущих в буднях и считающих, что кроме буден, ничего и нет. Для моллюска чудом было бы услышать музыку Бетховена, для человека в некотором смысле чудо — капелька воды под микроскопом (простым глазом не видно!), видение будущего и физически невидимого, и главное чудо наименее приемлемое, — мгновенная отмена нашего маленького закона: воскресение по смерти. Это, конечно, величайшая буря любви, врывающаяся оттуда на призыв любовный, что идёт отсюда.
Даже Преподобный Сергий в ранней полосе подвижничества не имел видений, не творил чудес. Лишь долгий, трудный путь самовоспитания, аскезы, самопросветления приводит его к чудесам и к тем светлым видением, которыми озарена зрелость. (Замечательно, что пугающих видений, ужаса, потрясавшего юные годы отшельничества, нет в старости Сергия, когда дух его приобрёл абсолютную гармоничность и просветлённость.) В этом отношении, как и в других, жизнь Сергия даёт образ постепенного, ясного, внутренно-здорового движения. Это непрерывное, недраматическое восхождение. Святость растёт в нём органично. Путь Савла, вдруг почувствовавшего себя Павлом, не его путь.

Спокойно, внутренне дозрев, он совершает чудо с источником. Оно связано с обычными, житейскими делами. Пока Преподобный жил один на своей Маковице, вопрос о воде не смущал его. Был ли около монастыря маленький родник, недостаточный для многих? Или родник вообще был не так близко и, не смущая Сергия, вызывал недовольство братии, — неизвестно. Во всяком случае, появились разговоры, что носить воду трудно.
Тогда Сергий, взяв одного из иноков, спустился вниз от обители и, найдя небольшую лужу дождевой воды, стал перед ней на молитву. Он молился, чтобы Господь дал им воду, как некогда послал её  по молитве Моисея. Осенил место крестным знамением, и оттуда забил ключ, образовав ручей, который братия назвала было Сергиевой рекой. Но он запретил называть его так.
Второе чудо Сергия относилось к ребёнку. В то время многие уже знали о нём как о святом и приходили с поклонением и за советами, а главное, со своими бедами. Епифаний рассказывает, как один человек принёс ему тяжело больного своего ребёнка. Пока он просил Сергия помолиться за него и пока Преподобный готовился к молитве, ребёнок умер. Отец впал в отчаяние. Стал даже укорять Сергия: лучше бы уж ребёнок умер дома, а не в келии святого: по крайне мере, вера не убавилась бы.
И отец вышел, чтобы приготовить гробик. А когда вернулся, Сергий встретил его с о словами: — Напрасно ты так и смутился. Отрок вовсе и не умирал.
Ребёнок был теперь действительно жив.

Отец пал к ногам Сергия. Но тот стал успокаивать его и даже убеждать, что дитя просто было в сильном припадке, а теперь обогрелось и отошло. Отец горячо благодарил Преподобного за его молитвы. Но тот запретил ему разглашать о чуде. Узналось же это впоследствии, утверждает блаженный Епифаний, от келейника Преподобного Сергия. Его рассказ и приводит Епифаний.
Он передаёт ещё о тяжелобольном, который три недели не мог спать и есть и которого исцелил святой Сергий, окропив святой водой. О знатном вельможе, бесноватом, привезённом с берегов Волги, куда уже проникла слава Сергия как чудотворца. Вельможу повезли насильно. Он слышать не хотел о Сергии, бился, рвался, пришлось сковать его цепями.
Уже перед самою обителью он в ярости разорвал цепи. Крик слышали в монастыре. Сергий велел ударить в било и братии собираться в церковь. Начался молебен о выздоровлении. Понемногу он стал успокаиваться. Наконец, Преподобный вышел к нему с крестом. Лишь только осенил его, тот с воплем бросился в лужу: «Горю, горю страшным пламенем!»
И выздоровел. Позже, когда рассудок вернулся к нему, его спросили, почему он бросился в воду. Он ответил, что увидел «великий пламень», исходивший от креста и объявший его. Он и хотел укрыться в воде.

Такие исцеления и облегчения и чудеса широко разносили славу Сергия. К нему как мудрецу и святому шли люди разных положений — от князей и до крестьян. Пусть рос и богател монастырь, Сергий оставался тем же простым с виду «старичком», кротким и покойным утешителем, наставником, иногда судьёй.
Житие приводит два случая, когда через Сергия как бы действовали и силы карающие.
Вблизи монастыря богатый отобрал у бедного свинью. Потерпевший пожаловался Сергию. Тот вызвал обидчика и долго убеждал возвратить взятое. Богатый обещал. Но дома пожалел и решил не отдавать. Была зима. Свинью он только что зарезал, она лежала у него в клети. Заглянув, он видит, что вся туша уж изъедена червями.
Другой рассказ — о внезапной слепоте греческого епископа, сомневавшегося в святости Сергия, слепоте, поразившей его, как только он подошёл к Преподобному в ограде монастыря. Сергий должен был за руку ввести его к себе в келию. Там он признался в своём неверии и просил заступничества. Сергий, помолившись, исцелил его.
Вероятно, таких «посетителей» и «просителей заступничества» было много. Несомненно, очень многие приходили просто за советами, каялись в делах, томивших душу: обо всём не может же сказать Епифаний. Он передаёт о наиболее запомнившемся.

В живой душе крепко сидит стремленье к очищению и «направлению». На наших глазах совершались бесконечные паломничества в Оптину: от Гоголя,Толстого, Соловьёва со сложнейшими запросами души до баб — выдавать ли замуж дочку, да как лучше прожить с мужем. А в революцию и к простым священникам приходили каяться красноармейцы — и в кощунствах, и в убийствах.
С половины жизни Сергий выдвинулся на пост всенародного учителя, заступника и ободрителя. В его времена старчества ещё не было. Старцы в православии явились поздно, в XVIII веке, с Паисием Величковским. Но самый тип учительного старца древен, он идёт от греческих монастырей, и у нас в XV веке известен, например, учительный старец Филофей Псковский.
В позднейших монастырях старцы выделялись в особый разряд созерцательных мудрецов, хранящих традицию истинного православия, мало прикасающихся к монастырской жизни.
Сергий был и игуменом, и, как увидим, даже общественным и политическим деятелем. Но может считаться и основоположником старчества.

ОБЩЕЖИТИЕ И ТЕРНИИ

Не совсем ясно, были ли при жизни Сергия у обители его жалованные сёла. Скорее — нет. Считается, что запрета ПРИНИМАТЬ даренья он не делал. Запрещал ПРОСИТЬ. На крайней же францисканской точке (её не выдержали сами францисканцы), видимо, и не стоял. Непримиримые решения вообще не в его духе. Быть может, он смотрел, что «Бог даёт», значит, надо брать, как принял он и повозки с хлебом, рыбою от неизвестного жертвователя. Во всяком случае, известно, что незадолго до смерти Преподобного один галический боярин подарил монастырю половину варницы и половину соляного колодезя у Соли Галицкой (нынешний Солигалич).
Монастырь не нуждался уже теперь, как прежде. А Сергий был всё так же прост — беден, нищ и равнодушен к благам, как остался и до самой смерти. Ни власть, ни разные «отличия» его вообще не занимали. Но этого он не подчёркивал. Как удивительно естественно и незаметно всё в нём! Отделяют пятьсот лет. О, если бы его увидеть, слышать. Думается, он ничем бы сразу и не поразил. Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное, святого плотника великорусского. Такой он даже на иконе — через всю её условность — образ невидного и обаятельного в задушевности своей пейзажа русского, русской души. В нём наши ржи и васильки, берёзы и зеркальность вод, ласточки и кресты и не сравнимое ни с чем благоухание России. Всё возведённое к предельной лёгкости и чистоте.

Долго прожившие с ним старцы говорили Епифанию, что никогда Преподобный не носил новой одежды, но «сермяжную ткань из простой овечьей шерсти, да притом ветхую, которую как негодную другие отказывались носить». Чаще всего шил сам одежду. «Однажды не случилось хорошего сукна в его обители; была одна лишь половинка, гнилая, какая-то пёстрая («пелесоватая») и плохо сотканная. Никто из братии не хотел ею пользоваться: один передавал другому, и так обошла она до семи человек. Но Преподобный Сергий взял её, скроил из неё рясу и надел, не хотел уже расставаться». Через год она развалилась вовсе.
Ясно, что по виду нетрудно было принять его за последнего из монастырских послушников.
Привожу почти дословно рассказ Епифания. Он просто и ярко рисует святого в обители.
Многие приходили издали, чтобы только взглянуть на Преподобного. Пожелал видеть его и один простой земледелец. При входе в монастырскую ограду он стал спрашивать братию: где бы повидать из славного игумена? Преподобный в это время трудился в огороде, копая заступом землю под овощи.
— Подожди немного, пока он выйдет оттуда, — отвечали иноки.
Крестьянин взглянул в огород через отверстие забора и увидел старца в заплатанной одежде, трудившегося над грядкой. Он не поверил, что этот скромный старичок и есть тот Сергий, к которому он шёл. И опять стал приставать к братии, требуя, чтобы ему показали игумена:
— Я издалека пришёл сюда, чтобы видеть его, у меня есть до него важное дело.

— Мы уже указали тебе игумена, — ответили иноки. — Если не веришь, спроси его самого.
Крестьянин решил подождать у калитки.
Когда Преподобный Сергий вышел, иноки сказали крестьянину:
— Вот он и есть, кого тебе нужно.
Посетитель отвернулся в огорчении:
— Я пришёл издалека посмотреть на пророка, а вы показываете какого-то нищего! Но я не дожил ещё до такого безумия, чтобы счесть этого убого старичка за знаменитого Сергия.
Иноки обиделись. Только присутствие Преподобного помешало им выгнать его. Но Сергий сам пошёл ему навстречу, поклонился до земли, поцеловал. Потом повёл за трапезу. Крестьянин высказал свою печаль: не пришлось ему видеть игумена.
— Не скорби, брате, — утешил его Преподобный, — Бог так милостив к месту сему, что никто отсюда не уходит печальным. И тебе он покажет, кого ищешь.

В это время в обитель прибыл князь со свитою бояр. Преподобный встал навстречу ему. Прибывшие оттолкнули крестьянина и от князя, и от игумена. Князь до земли поклонился святому. Тот поцеловал его и благословил, потом оба они сели, а все остальные «почтительно стояли вокруг».
Крестьянин всё ходил среди них и всё старался рассмотреть, где же Сергий. Наконец, снова спросил:
— Кто же этот чернец, что сидит направо от князя?
Инок с упрёком сказал ему:
— Разве ты пришелец здесь, что не знаешь преподобного отца Сергия?
Только тогда понял он свою ошибку. И по отъезде князя бросился к ногам Сергия, прося прощения.
Разумеется, «нищий» и «убогий старичок» не был к нему суров. У Епифания приведены его слова:
— Не скорби, чадо; ты один справедливо рассудил обо мне, ведь они все ошибаются.
Есть мнение, что Епифаний даже сам наблюдал эту сцену, потому так тщательно и написал её.

Как удивительно прост и серьзен в ней святой! Конечно,»житие» всегда иконность придаёт изображаемому. Но насколько можно чувствовать Сергия, через тьму годов и краткие сообщения, в нём вообще не было улыбки. Святой Франциск душевно улыбается — и солнцу, и цветам, и птицам, волку из Губбио. Есть улыбки — теплая и жизненная — у святого Серафима Саровского. Святой Сергий ясен, милостив, «страннолюбив», тоже благословил природу, в образе медведя близко подошедшую к нему. Он заступился перед братией за простого человека. В нём нет грусти. Но как будто бы всегда он в сдержанной, кристально-разреженной и прохладной атмосфере. В нём есть некоторый север духа.
Мы видели, что князь приехал к Сергию. Это уже время, когда «старичка» слышно на всю Россию, когда сближается он с митрополитом Алексием, улаживает распри, совершает грандиозную миссию по распространению монастырей.
Между тем в собственном его монастыре не всё спокойно — именно, идёт борьба за и против общежития.
Исторически к нам пришло монашество особножитное из Греции. Антоний и Феодосий Печерские ввели общежитие, но позже вновь оно было вытеснено особностью, и преподобному Сергию принадлежит заслуга окончательного восстановления общежития.
Это далось ему не сразу.

Вначале монастырь на Маковице тоже был особножитный. Уже упоминалось, что до поры до времени Преподобный Сергий дозволял монахам даже некоторую собственность в келиях. Но с ростом монастыря и братии это становилось неудобным. Возникала разность в положении монахов, зависть, нежелательный дух вообще.
Преподобный хотел более строгого порядка, приближавшего к первохристианской общине. Все равны и все бедны одинаково. Ни у кого ничего нет. Монастырь живёт общиною.
В это время Сергий, игумен, друг митрополита Алексия, уже чувствовал, что дело Лавры — дело всероссийское и мессианское. Обитель-родоначальница сама должна принять неуязвимый облик.
Житие упоминает о видении Преподобного — первом по времени, — связанном именно с жизнью обители.
Однажды, поздно вечером, стоя у себя в келии, как обычно, на молитве, он услышал голос: «Сергий!» Преподобный помолился и отворил оконце келии. Дивный свет льётся с неба, и в нём Сергий видит множество прекрасных, неизвестных ему раньше птиц. Тот же голос говорит:
— Сергий, ты молишься о своих духовных детях: Господь принял твою молитву. Посмотри кругом — видишь, какое множество иноков собрано тобою под твоё руководство во имя Живоначальной Троицы.

А птицы летают в свете и необычайно сладостно поют.
— Так умножится стадо учеников твоих и после тебя они не оскудеют.
Преподобный в великой радости позвал архимандрита Симона, жившего в соседней келии, чтобы и ему показать. Но Симон застал лишь конец видения — часть небесного света. Об остальном Преподобный ему рассказал.
Это видение, быть может, ещё больше укрепило Сергия в необходимости прочных, правильных основ — и для его монастыря, и для рождающихся новых.
Полагают, что митрополит Алексий помогал, поддерживал его намерения — был за реформу.
А в самом монастыре многие — против. Можно думать, что митрополит Алексий проявил тут некоторую дипломатию: по его просьбе патриарх Кир Филофей прислал Преподобному Сергию послание и подарки: крест, параманд и схиму. В грамоте ясно советовалось ввести общежитие («Но едина главизна (правило) ещё недостаточествует ти: яко не общее житие стяжаете». И далее: «Потому же и аз совет благ вам даю: послушайте убо смирения нашего, яко да составите общее житие»). Такая грамота укрепляла положение Сергия как реформатора. И он ввёл общежитие.

Не все были довольны им в монастыре. Некоторых это и связывало, и стесняло. Кое-кто даже ушёл.
Деятельность Сергия нововведение расширяло и усложняло. Нужно было строить новые здания: трапезную, хлебопекарню, кладовые, амбары, вести хозяйство и т.п. Прежде руководство его было только духовным — иноки шли к нему как духовнику, на исповедь, за поддержкой и наставлением. Теперь он как бы отвечал за самый быт монастыря.
Все способные к труду должны были трудиться. Частная собственность строго воспрещена.
Чтобы управлять усложнившейся общиной, Сергий избрал себе помощников и распределили между ними обязанности. Первым лицом после игумена считался келарь. Эта должность впервые учреждена в русских монастырях преподобным Феодосием Печёрским. Келарь заведовал казной, благочинием и хозяйством не только внутри монастыря. Когда появились вотчины, он ведал и их жизнью. Правил и судебные дела. Уже при Сергии, по-видимому, было собственное хлебопашество — вокруг монастыря являются пахотные поля, частью обрабатываются они монахами, частью — наёмными крестьянами, частью — желающими подработать на монастырь. Так что у келаря забот немало. Одним из первых келарей Лавры был преподобный Никон, позже игумен.
В духовники назначали опытнейшего в духовной жизни. Он — исповедник братии. Савва Сторожевсий, основатель монастыря под Звенигородом, был из первых духовников. Позже эту должность получил Епифаний, биограф Сергия.

За порядком в церкви наблюдал экклезиарх. ( Исполнение церковного устава. Вначале Студийский*, более простой, а теперь Иерусалимский, более торжественный: литургию совершали каждый день, т.к. священников было уже достаточно.) Меньшие должности: параэкклезиарх — содержал в чистоте церковь, канонарх — вёл клиросное послушание и хранил богослужебные книги.
*Монашеские уставы: первый, древнейший, Пахомия Великого — четвёртый век. До Пахомия монастырей вообще не существовало. Он первый создал монастыри в Европе и оставил им правило жизни. Затем идёт Василий Великий, епископ Кесарийский, автор дидактического труда о монашестве, так сказать, «теоретик», монашества и аскетизма. Более поздние уставы: Иерусалимский обители Саввы Освящённого — шестой век. Константинопольский Фёдора Студита, или Студийский, — девятый век. Студийский монастырь славился святостью подвижников и ревностью их к православию во время иконоборства. Студийский устав был заимствован и русскими монастырями — его ввёл первый преп. Феодосий Печёрский у себя в Лавре, затем Преп. Сергий в своём монастыре. Известен ещё Афонский устав или Святые Горы — десятый век.

Порядок жизни в келиях остался прежний: молитва и работа. Как обычно, Сергий первым подавал пример. Мы видели уже, как крестьянин застал его в огороде. Кроме того — шил обувь, и одежду братии. Готовил кануны — особый вид кутьи. Нигде не говорится, что он переписывал книги, занимался иконописью. Это подтверждает, что книжным человеком Преподобный не был никогда. Сергий — плотник, огородник, пекарь, водонос, портной и не художник, не «списатель». А в монастыре именно явились и иконописцы, и «списатели». Племянник Сергия Феодор, в юности постриженный, овладел иконописью в Лавре. И есть мнение, что искусство иконописи перенесено оттуда в Андронников монастырь в Москве, где жил знаменитый Андрей Рублёв.
«Списание книжное» в Лавре процветало. В ризнице осталось много книг и оплетённых в кожу рукописей того времени. Например, Евангелие преподобного Никона, Служебник, писанный его же рукой в 1381 г. на пергаменте, «Поучения Аввы Дорофея», 1416 года — «рукою многогрешного инока Антония», «Лествица» 1411 года, «списанная рукою грубого и худого, странного, последнего во иноцех, смиренного многыми грехи Варлаама». И многие другие, некоторые с удивительными заставками в красках и с золотом — пример, Псалтырь, писаная при игумене Никоне.

Так жили и трудились в монастыре Сергия, теперь уже прославленном, с проложенными к нему дорогами, где можно было и остановиться, и пробыть некоторое время — простым людям, или князю. Странноприимство ведь традиция давнишняя самого Преподобного, вынесенная ещё из мира, от родителей. А теперь она давала повод правильно тратить избытки накоплявшиеся. Считают вероятным, что первая лаврская богадельня возникла при Сергии. Во всяком случае — он зачинатель монастырской благотворительности. А она возможна только при общежитии.
Однако , мы уже говорили, в этой чинной и спокойной общине не всё шло гладко. Не все в братии были святые, как игумен Сергий. В сущности, с первых шагов «пустынной » жизни Преподобный жил именно с людьми, хотя и в облике монашеском. Ушёл же некогда от него брат Стефан. Другие угрожали, что уйдут, когда бывало голодно в обители. Третьи ушли при введении общежития. Были недовольные и из оставшихся. Какая-то глухая борьба шла. Она и объясняет то тяжёлое событие, которое произошло в монастыре.
Мы ничего не знаем ясно о «трениях» из-за общежития. Ни Епифаний, ни летопись ничего не говорят об этом — может быть, Епифаний и нарочно пропускает: легче говорить о светлом, чем о «слишком человеческом». И рассказ о происшедшем не вполне подготовлен, слишком внезапно всплывает с фона неразработанного.

P.S. Странноприи́мство — 1) принимание странников вообще; деятельность, связанная с приниманием странников; 2) предоставление крова, питания, содержания странствующим служителям Господа, во славу Божью (апостолам, проповедникам, учителям, богомольцам-паломникам и т. д.).
В отличие от предпринимательства, связанного с содержанием гостиниц, платных приютов, постоялых дворов, бескорыстное, гостеприимное услужение странникам подразумевает и обнаруживает любовь к людям, а если оно совершается на основе веры — то и любовь к Богу.
Информация сайта https://azbyka.ru/strannopriimstvo

Связан он опять со Стефаном.
Раз на вечерне — Преподобный Сергий сам служил её, был в алтаре — Стефан, любитель пения, стоял на клиросе. Преподобный услыхал голос брата, обращённый к канонарху.
— Кто тебе дал эту книгу?
— Игумен.
На это Стефан резко, в раздражении:
— Кто здесь игумен? Не я ли первый основал это место?
И в таком роде далее («И ина некая изрек, их же не лепо бе».) Что именно «не лепо бе», нам неизвестно.
Дослужив службу, преподобный вернулся в келию. Он вышел из монастыря и пешком двинулся по пути в Кинеллу, никому ни слова не сказал. Оставлял обитель, им основанную, чуть не собственноручно выстроенную, где провёл столько святых лет, — из-за резких слов собственного брата? Это разумеется, не так. Мы знаем ясность и спокойствие Сергия. Поступок «нервный», вызванный внезапным, острым впечатлением, совсем не идёт Сергию — не только как святому, смиренно бравшему от Даниила гнилой хлеб, но и характеру его человеческому, далёкому от неожиданных, порывистых движений. Конечно, случай в церкви — лишь последняя черта. Конечно, Сергий давно чувствовал, что им недовольны некоторые, не один Стефан, за общежитие, за подвиг трудной жизни, куда он звал. И что надо что-то сделать.

С точки зрения обыденной он совершил шаг загадочный. Игумен, настоятель и «водитель душ», как будто отступил. Оставил пост. Оставил и водительство. Трудно представить на его месте, например Феодосия Печерского. Конечно, он смирил бы недовольных. Нельзя думать, чтобы и у католиков произошло подобное. Виновных наказали бы, а игумен, ставленный самим архиепископом, никак не бросил бы монастыря.

Но русский смиренный и «убогий» старичок, которого и крестьянин-то приезжий не хотел признавать игуменом, в хмурый вечер вышел с палкою из Лавры, мерил старческими, но выносливыми плотницкими ногами к Махрищскому монастырю дебри Радонежа. Никому он не сдавался, ни перед кем не отступал. Как можем мы знать его чувства, мнения? Мы можем лишь почтительно предполагать: так сказал внутренний голос. Ничего внешнего, формального. Ясная, святая вера, что «так будет лучше». Чище. Если зажглись страсти, кто-то мне завидует, считает, что ему надо занять место моё, то пусть уж я уйду, не соблазняю и не разжигаю. Если меня любят, то любовь своё возьмёт — пусть медленно. Если Бог так мне повелевает, значит, Он уже знает — нечего раздумывать.
И вот глухая ночь застала на пути — молитва в лесу, краткий сон. Разве боялся святой Сергий леса этого — пустынник, друг медведей? А наутро, как и некогда перед епископом в Переяславле-Залесском, забрызганный и запыленный, он у врат Махрищской обители. Её игумен-основатель, постриженник Киево-Печерской Лавры и друг Преподобного, Стефан, узнав, что Сергий посетил его, велел ударить в било и со всей братией вышел. Они кланяются до земли друг другу, ни один не хочет подыматься первый. Но Сергию пришлось уступить. И он встаёт, благословляет, — дорогой, почётный гость в монастыре.

P.S. Би́ло (звонило, сторожевая доска или плита) — деревянная или металлическая доска (брус), по которой ударяли молотком (палкой). В древности это был бытовой и сигнальный музыкальный инструмент; в дальнейшем им пользовались, главным образом, вместо церковного колокола[1]. Википедия.

Митрополит мог бы давно силой возвратить его оттуда. Этого не случилось. Оба ждали чтоб назрело время, разрешили жизненную трудность в духе вольности и любви. Правда, Алексий предлагал Сергию удалить недовольных общежитием. Но к этому не прибегали. Это не стиль Сергия. Ведь если бы он захотел, гораздо раньше мог бы сделать это, — Алексий глубоко чтил его.
Киржачский монастырь был освящён и назван Благовещенским. Митрополит прислал церковную утварь, рукоположил в «строители» ученика Сергия — Романа.
А Сергий возвратился в Лавру. Епифаний вновь подробно, как бы очевидцем описал нам это возвращение. «Умилительно было видеть, как, одни со слезами радости, другие со слезами раскаяния, ученики бросились к ногам святого старца: одни целовали его руки, другие — ноги, третьи — самую одежду его; иные, как малые дети, забегали вперёд, чтобы полюбоваться на своего желанного авву, и крестились от радости; со всех сторон слышались возглашения: Слава Тебе, Боже, обо всех промышляющий! Слава Тебе, Господи, что сподобил Ты нас, осиротевших было, вновь увидеть нашего отца…» И дальше в столь же патетическом тоне.
Если тут есть след и собственного красноречия (к чему вообще склонен Епифаний), то, несомненно, возвращение святого,чистого и знаменитого игумена в обитель, им основанную, им прославленную, игумена, ни за что обиженного, не могло и не взволновать. В общем — сцену эту мы прекрасно видим.

Стефан тут не присутствует. Был ли он в Москве, в своём монастыре Богоявленском? Неизвестно. Знаем лишь, что после смерти Сергия он снова в Лавре. От него знал Епифаний и о детстве Преподобного.
Сергий победил — просто и тихо, без насилия, как и всё делал в жизни. Не напрасно слушался голоса, четыре года назад сказавшего: «Уйди». Победа пришла не так скоро. Но была полна. Действовал он тут не как начальник, как святой. И достиг высшего. Ещё вознёс, ещё освятил облик свой, ещё вознёс и само православие, предпочтя внешней дисциплине — свободу и любовь.

ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ и ЦЕРКОВЬ

История ухода Преподобного подводит к отношениям его с Церковью, его месту в православии.
Можно так вкратце определить положение Церкви времён Сергия: мир в идеях, действенность в политике.
Идейных разномыслий мало. Стригольники не сильны. Раскол, жидовствующие, Иосиф Волоколамский, Никон и старообрядцы — всё придёт позднее. Не от кого защищаться, не на кого нападать. Но есть русские князья и есть татары, есть вообще Россия, едва держащаяся, чуть не поглощаемая. И национальная задача — отстоять её. Борьба за государство. Церковь вмешана в неё глубоко.

Два митрополита, оба замечательные, наполняют век: Пётр и Алексий. Игумен Ратский Пётр, волынец родом, первый митрополит русский, основавшийся на севере — сначала во Владимире, потом в Москве. Пётр первый благословил Москву. За неё, в сущности, положил всю жизнь. Это он ездит в Орду, добывает от Узбека охранительную грамоту для духовенства, непрерывно помогает князю, закладывает с ним в 1325 г. первую каменную церковь, гордость нашего Кремля — Успенский собор. Архангельский с гробницами царей, монастырь Спаса на Бору (единственные каменные стены, уцелевшие с тех пор) — всё нас подводит к легендарному палладиуму Москвы — св. митрополиту Петру, тоже «собирателю», борцу, политику, миссионеру и целителю, судье и дипломату. Пётр не видал ещё свободы. На своих крепких и первосвятительских плечах он вынес самые тяжёлые, предрассветные времена родины. Но не погнулся, не поддался.
Митрополит Алексий — из сановного, старинного боярства города Чернигова. Отцы его и деды разделяли с князем труд по управлению и обороне государства. На кафедре митрополита Всероссийского Алексий шёл воинственным воинственным путём, это «ecclesia militans» (воинствующая церковь), преемственный советник трёх князей Московских, руководитель Думы, дипломат в Орде и ублажитель ханов, суровый и высокопросвещённый пастырь, карающий, грозящий отлучением, если надо. На иконах их изображают рядом: Пётр, Алексий, в белых клобуках; потемневшие от времени лица, узкие и длинные, седые бороды… Два неустанных создателя и труженика, два «заступника» и «покровителя» Москвы.

Преподобный Сергий при Петре был ещё мальчиком, с Алексием он прожил много лет в согласии и дружбе. Но святой Сергий был пустынник и «молитвенник», любитель леса, тишины — его жизненный путь иной. Ему ли, с детства отошедшего от злобы мира сего, жить при дворе, в Москве, властвовать, иногда вести интриги, назначать, смещать, грозить! Нет, он послушный сын Церкви, но не генерал её. Очарованье православия — не полководец. Святой, но не хранитель догматов. Митрополит Алексий часто приезжает в его Лавру — может быть, и отдохнуть с тихим человеком от борьбы, волнений и политики. А Сергий не имеет ни малейшей склонности к Москве. Он никуда не ездит, только ходит, но туда лишь, куда вызывают или если обстоятельства велят.
Замечателен один его вызов — митрополитом Алексием.
Алексий чувствовал себя тогда уже стареющим и слабым — размышлял, кому передать кафедру по смерти. Некогда Феогност заранее наметил и его себе на смену. Но теперь положение сложнее: великий князь Дмитрий очень хотел возвести в митрополиты новоспасского архимандрита Михаила (его прозвали почему-то Митяем). Алексий этого не одобрил. Говорил: «Митяй ещё недавний монах, надобно ему запастись духовным опытом и потрудиться в монашестве».

Без одобрения патриарха он Митяя благословить не хотел. При этом один митрополит — Киприан — для Западной Руси уж был, его поставили по желанию литовских князей. После Алексия он должен был стать всероссийским, жить в Москве. Но его не хотел великий князь, Митяй считался гордым и самонадеянным. Алексий, вероятно, чувствовал,что недостоин он занять кафедру святого Петра. Киприан не подходил великому князю — тот хотел верного и знакомого человека. Да Киприан считался и врагом Алексия.
Зная чистоту, святость, славу Сергия, Алексий его выбрал.
Когда явился Сергий, то Алексий велел принести золотой «парамандный» крест митрополичий, с драгоценными камнями. Отдал его Преподобному. Но святой просто ответил:
— От юности я не был златоносцем, а в старости тем более желаю пребывать в нищете.
— Знаю, — ответил митрополит, — всегда ты жил так. но теперь покажи послушание, прими от меня этот крест.
И сам надел его на Сергия, «как бы в знак обручения святительского сана». Объяснил, что Киприану он не может доверять, а его, Сергия, прочит на своё место. И это одобряют все, от простых людей до князя.Сначала он получит сан епископа, а затем митрополита.

Параман (греч. — добавление к мантии) — принадлежность облачения монаха малой схимы: небольшой четырёхугольный плат с изображением креста.»В древности у архиереев, кроме парамана монашеского, который носили по рубашке, был ещё параман служебный, который при богослужении и надевался ими на стихарь или подризник. Этот параман и разумеется в нашем случае» (Голубинский).

Из предыдущей жизни Сергия мы знаем, что хотел он только уйти из родительского дома в лес и быть постриженным в монахи. Игумена Митрофана, старичка постригавшего юношу на безвестный подвиг, он позвал некогда сам. Епископ Афанасий возводил его в игумены после великого сопротивленья. Но прославленный митрополит Алексий, его личный друг, Кремль, золотой крест в драгоценностях и сан митрополита — здесь поседелый, скромный, но опытный уже Сергий проявил такую твёрдость, что сломить её не удалось Алексию. Он отказался наотрез. В конце беседы сказал другу и начальнику:
— Если не хочешь отгонять моей нищеты от своей святыни, то не говори больше об этом. Не позволяй и другим побуждать меня, невозможно найти во мне то,чего желаешь ты.
Сергий уходил уже однажды на Киржач. И теперь мог взять посох, на шестом десятке лет так же спокойно и не говоря ни слова тронуться в далёкие леса. Алексий понял это. Не настаивал и отпустил. Так было лучше. Сергий лучше всякого другого знал себя, мог делать только то, к чему был призван. И, как всегда, внутреннему голосу больше всего придавал цены.
Он никогда не восставал на Церковь и глубоко почитал иерархию. Но убедил Алексия, что и для Церкви лучше, если он будет делать своё дело.
Так что свою церковную «карьеру» он пресёк. Спокойно удалился от того, чего другие добивались так усердно.

И только выиграл на этом. Когда Алексий умер (1378г.), началась десятилетняя борьба за митрополичью кафедру. Действующие лица её: Митяй, епископ Дионисий, Киприан, архимандрит Пимен. Это печальные страницы Церкви. Русские показывают себя здесь не лучше греков, греки в патриарших канцеляриях открыто продают митрополию. Ярче, интереснее других всё же Митяй, бурный и «дерзкий» духовник великого князя Димитрия, а затем условно князем же (до утверждения патриархом) «назначенный» митрополитом. Его фигура не совсем ясна и необычна. Никонова летопись клеймит его (на митрополичьем дворе «незнаемо здея страшно некако и необычно»), другие думают, что, наоборот, архимандрит Михаил был человек больших талантов и пытался обновить Церковь.
Как бы то ни было, все претенденты, грызшие друг друга, всячески старались привлечь к себе Сергия — его авторитет моральный. Сергий был против Митяя — в этом следовал Алексию и всему складу образа собственного: был ли Митяй просто великим честолюбцем или же и даровитым реформатором, во всяком случае, духу Сергиевой простоты и скромности никак не отвечал. Сергий обновлял свой монастырь любовью, миром. А Митяй наказывал не только архимандритов, но и епископов. На Дионисия Суздальского кричал: «Я спорю твои скрижали». Такому нарву у монахов вряд ли Преподобный мог сочувствовать.

В борьбе Митяя с Дионисием Сергий встал на сторону последнего: когда его арестовали, Преподобный поручился за него. Епископа освободили. Это — дело тишины и доброты святителя. Дионисий доброты не оправдал. Он тотчас же обманул («преухитрил») великого князя: вновь , несмотря на обещанье не ходить, Волгой бежал в Константинополь добиваться митрополии. Это страшно раздражило Митяя на Сергия. Он грозил разрушить его монастырь.
«Преподобный же игумен Сергий рече: молю Господа бога моего сокрушённым сердцем, да не попустит Митяю хвалящусь разорити место сие святое и изгнати нас без вины».
Митяю ничего не удалось сделать. Неожиданно в Константинополе он умер, греки же за деньги возвели в митрополиты его спутника — архимандрита Пимена, у которого и началась борьба с Киприаном. Роль митрополита Западных Церквей Киприана во всех этих интригах тоже не из светлых. И он тоже обращался к Сергию в тяжёлые минуты (когда в восьмидесятых годах его с позором, обобрав, какой-то боярин Никифор выгнал из Москвы на жалких клячах, «в обротех лычных» , без обуви и без сорочек). Сохранилось несколько его посланий к Сергию. Он жалуется, просит помощи и утешения. Вот именно утешить Сергий мог. И сделал это. Тут он в своей области, и видно ещё раз , как мудро и со знанием себя, своего дела и судьбы он поступил, сняв парамандный крест митрополита.

СЕРГИЙ И ГОСУДАРСТВО

Преподобный Сергий вышел в жизнь, когда татарщина уже надламывалась. Времена Батыя, разорения Владимира, Киева, битва при Сити — всё далеко. Идут два процесса: разлагается Орда, крепнет молодое русское государство. Орда дробится, Русь объединяется. В Орде несколько соперников, борющихся за власть. Они друг друга режут, отлагаются, уходят, ослабляя силу целого. В России, наоборот, — восхождение. Некогда скромная Москва (выражение жития: «честная кроткостью» и «смиренная кроткостью»), катясь в истории как снежный, движущийся ком, росла, наматывая на себя соседей. Это восхожденье трудное, часто преступное. Мы знаем, как в свирепой борьбе Москвы с Тверью Юрий (брат Ивана Калиты) ведёт против тверичей татар. И Калита татарами же усмирял восставшего Александра Михайловича. Попутно и своё добро растил: Углич, Галич, Белозёрск перешли к нему. Знаем, как Юрий удушил рязанского князя Константина, взятого отцом и жившего в плену. Как происками москвичей гибли в Орде князья тверские. Вся их история полна трагедий. Шекспировским ужасом веет от старого Михаила Тверского, которому в Орде надели ярмо на шею и водили месяц, выставляя на «правёж». Потом убили. Развязка здесь тоже шекспировская: его сын, Дмитрий Грозные Очи, в той же ставке ханской убивает Юрия, убийцу своего отца, — сам погибает. А другой тверской князь, знавший, что идёт в Орду на гибель, и пошедший всё же? Волга не хотела пропускать его. Пока плыл он русскими землями, ветер был противный — повернулся, лишь когда Россия кончилась. В Орде князь мужественно ждал погибели. Последние три дня молился и пред самой казнью ездил всё на лошади, спрашивал: «Когда ж меня убьют?»

При поэтическом подходе тверитяне затмевают хитрых и коварных москвичей. В них всё же есть дух рыцарский, быть может, и ушкуйнический1. Московские Даниловичи — лишь политики и торгаши. Но тверитяне взяли ложную линию движения — она их привела к погибели. Делу же общерусскому они вредили. А москвичи — сознательно или нет — шли большаком русской государственности и себя связали с нею навсегда. Союзницей москвичей была и Церковь. Митрополитов Петра и Алексия мы уже поминали. Для них борьба за Москву была борьбой за Русь. Пётр, по преданию, предсказал Москве величие. Но жил во времена безраздельной и могущественной ещё Орды. Алексий уже видел проблески. А Сергию довелось благословить на первое поражение татар.
Преподобный не был никогда политиком, как не был он и «князем Церкви». Но простому и чистоту ему дана судьба, далёкая от политических хитросплетений. Если взглянуть на его жизнь со стороны касанья государству, чаще всего встретишь Сергия-учителя и ободрителя, миротворца. Икону, что выносят в трудные минуты и идут к ней сами.
Разумеется, не в молодые годы выступал он так. Первое упоминание — 1358 год, при Иване, сыне Калиты. Преподобный путешествует в Ростов, родной свой город, убеждает Константина Ростовского признать над собой власть великого князя. Но через два года Константин выхлопотал себе в Орде грамоту на самостоятельный удел, и в 1363 г. Сергий вновь идёт на «богомолие к ростовским чудотворцам» — видимо, вновь убеждает Константина не выступать против великого князя. И это снова удалось ему.

В 1365 году князь Борис Константинович Суздальский захватил у своего брата Димитрия Нижний Новгород. Димитрий признавал главенство московского князя (Дмитрия Донского) и пожаловался ему на брата. Москве никак не могло нравиться, чтобы Борис устраивался в Нижнем самовольно. И распоряжением Алексия Преподобный Сергий снова послан миротворцем. Но с Борисом трудно было сладить даже Сергию.
Пришлось действовать строже: он закрыл церкви в Нижнем. Димитрий двинул войско. Борис уступил. Это единственный случай, когда Сергий вынужден был наказать. По тем кровавым временам какое, в сущности, и наказанье?
В этих выступления Сергием руководил Алексий. Мы приближаемся к тем действиям общественным святого, которые предприняты по смерти митрополита.
Несколько слов истории. Главным предметом внутри русской драмы в этот век была борьба Москвы и Твери. Началась она при братьях Юрии и Иване (Калите) Даниловичах, а кончилась при Димитрии победою Москвы. Княжение Калиты, несмотря на Тверь, — первое сравнительно спокойное. Удавалось отклонять татар от экзекуций. Приходилось зато раболепствовать перед ними. Политика Алексия и Димитрия впервые попыталась взять иное направление, самозаконное. Для этого надо было сломить Тверь.
Первым открытым выступление Димитрия в самодержавном духе было возведение «каменного города Москвы»,т.е. Кремля (1367г.). Ясно, делалось это не зря. «Всех князей русских стал приводить под свою волю, а которые не повиновались его воле, — говорит летопись, — на тех начал посягать».

В это время главным «внутренним» его противником был внук Михаила Тверского, тоже князь Михаил, женатый на сестре Ольгерда Литовского, — последний яркий представитель буйного трагического рода. Дважды водил он под Москву литовцев. Димитрий отсиживался в каменном Кремле. Больше того — Михаилу удалась выхлопотать себе великокняжеский ярлык, но Димитрий уже не так с Ордой считался. Приводил к присяге и владимирцев, и других, не обращал внимания ни на какие ярлыки. Переломилась психика. Проходил страх, ясным становилось, что Москва есть Русь. Пётр и Алексий угадали, Михаил же делал противонациональное. Общественное мнение не за него.
И когда в 1375г. Димитрий двинулся на «узурпатора», его поддерживало всё «великорусское сердце»: князья рати суздальские, нижегородские, ростовские, смоленские и ярославские и др. Он взял Микулин, осадил Тверь, вынудил Михаила к унизительному миру и отказу от всех притязаний.
В Орде между тем выдвинулся Мамай, стал ханом. К поражению Твери спокойно отнестись Мамай не мог — слишком заносчив становился Димитрий. Мамай посылал карательные отряды на нижегородцев, новосильцев за их помощь Димитрию. В 1377г царевич Арапша разбил суздальско-нижегородскую рать на реке Пьяне, разграбил Нижний. В следующем выслал мурзу Бегича против Димитрия. Но Димитрий энергичным маршем за Оку предупредил его. 11 августа на Воже татары в первый раз были разбиты.

Мамай решил вообще покончить с непокорным Димитрием, напомнить «времена батыевщины». Собрал всю волжскую Орду, нанял хивинцев, ясов и туртасов, сговорился с генуэзцами, литовским князем Ягелло — летом заложил свой стан в устье реки Воронежа. Поджидал Ягелло.
Время для Димитрия опасное. Митрополит Алексий уже умер. Димитрий действовал на собственный страх. В Москве вовсе не было митрополита — Михаил (Митяй) уехал к патриарху.
Здесь и выступает снова Сергий. То есть сам он никуда не выступает, а к нему в обитель едет Димитрий за благословением на страшный бой.
До сих пор Сергий был тихим отшельником, плотником, скромным игуменом и воспитателем, святым. Теперь стоял перед трудным делом: благословения на кровь. Благословил бы на войну даже национальную, Христос? И кто отправился бы за таким благословением к Франциску? Сергий не особенно ценил печальные дела земли. Самый отказ от митрополии, тягости с непослушными в монастыре — всё ясно говорит, как он любил, ценил «чистое делание», «плотничество духа», аромат стружек духовных в лесах Радонежа. Но не его стихия крайность. Если на трагической земле идёт трагическое дело, он благословит ту сторону, которую считает правой. Он не за войну, но раз она случилась, за народ и за Россию, православных. Как наставник и утешитель, «Параклет» России, он не может оставаться безучастным.

P.S. Паракле́т, или Паракли́т (др.-греч. παράκλητος — защитник, заступник; в новозаветном греческом в знач. «утешитель») — человек, которого призывают на помощь, для утешения.

18 августа Димитрий с князем серпуховским Владимиром, князьями других областей и воеводами приехал в Лавру. Вероятно, это было и торжественно, и глубоко серьёзно: Русь вправду собралась. Москва, Владимир, Суздаль, Серпухов, Ростов, Нижний Новгород, Белозёрск, Муром, Псков с Андреем Ольгердовичем — впервые двинуты такие силы. Тронулись не зря. Все это понимали.
Начался молебен. Во время службы прибывали вестники — война и в Лавру шла, — докладывали о движении врага, предупреждали торопиться. Сергий упросил Димитрия остаться к трапезе.
Здесь он сказал ему:
-Ещё не пришло время тебе самому носить венец победы с вечным сном; но многим, без числа, сотрудникам твоим плетутся венки мученические.
После трапезы Преподобный благословил князя и всю свиту, окропил святой водой. Замечательно, что летопись и тут, в минуту будто бы безнадёжную, приводит слова Сергия о мире. Преподобный будто пожалел и Русь, и всё это прибывшее, должно быть, молодое и блестящее воинство.

Он сказал:
— Тебе, господин, следует заботиться и крепко стоять за своих подданных, и душу свою за них положить, и кровь свою пролить по образу Самого Христа. Но прежде пойди к ним с правдою и покорностью, как следует по твоему положению покоряться ордынскому царю. И Писание учит, что, если такие враги хотят от нас чести и славы — дадим им; если хотят золота и серебра дадим и это; но за имя Христово, за веру православную подобает душу положить и кровь пролить. И ты, господин, отдай им и честь, и золото, и серебро, и Бог не попустит им одолеть нас: Он вознесёт тебя, видя твоё смирение и низложит их непреклонную гордыню.
Князь отвечал, что уже пробовал, и безуспешно. А теперь поздно.
— Если так, — сказал Сергий, — его ждёт гибель. А тебя — помощь, милость, слава Господа.
Димитрий опустился на колени. Сергий снова осенил его крестом:
— Иди, не бойся. Бог тебе поможет.
И, наклонившись, шепнул на ухо ему: «Ты победишь».
Великий князь «прослезился». Так это или нет, теперь сказать уже трудно, а поверить следует: Димитрий шёл действительно на смертный бой. Есть величавое, с трагическим оттенком в том, что помощниками князю Сергий дал двух монахов-схимников: Пересвета и Ослябию. Воинами были они в миру и на татар пошли без шлемов, панцирей — в образе схимы, с белыми крестами на монашеской одежде. Очевидно, это придавало войску Димитрия священно-крестоносный облик. Вряд ли двинулись бы рыцари-монахи в мелкую войну из-за уделов.

20-го Димитрий был уже в Коломне. 26-27-го русские перешли Оку, рязанскою землёю наступали к Дону. 6 сентября его достигли. И заколебались. Ждать ли татар, переправляться ли?
Каков бы ни был Димитрий в иных положениях, здесь, перед Куликовым полем, он как будто ощущал полёт свой, — все вперёд, неудержимо…  В эти дни он гений молодой России.
Старшие, опытные воеводы предлагали: здесь повременить. Мамай силён, с ним и Литва, и князь Олег Рязанский. Димитрий, вопреки советам, перешёл через Дон. Назад путь был отрезан, значит, все вперёд, победа или смерть.
Сергий в эти дни тоже был в подъёме высочайшем. И вовремя послал вдогонку князю грамоту: «Иди, господин, иди вперёд, Бог и Святая Троица помогут!»
8 сентября 1380года! Хмурый рассвет, Дон и Непрядва, Куликово поле и дух «Слова о полку Игореве». Русь вышла снова в степь, мериться со зверем степи. Как всё глубоко напряженно и серьёзно! Перед сражением молятся. Читают «ратям» грамоту Преподобного. Над ставкой — чёрный стяг великокняжеский с золотым образом Спасителя. Осенние туманы, медленный рассвет, хладно-серебряный. Роса, утренний холод. За Непрядвой не то стоны, не то грохот дальний. Люди умываются, подтягивают у коней подпруги, надевают чистые рубахи и в последний раз оружие своё отрагивают. Строятся. Идут на смерть. Грусть и судьба — и неизбежность. Ясно, что возврата нет.
Единоборство Куликова поля вышло из размеров исторических. Создало легенду. В ней есть и несуразное. Подробности пусть отпадут, но, разумеется, миф лучше чувствует душу события, чем чиновник исторической науки. Можно отвергать известие, что Димитрий отдал мантию великокняжескую Бренку, а сам дрался простым воином, что, раненый, был найден на опушке леса после тридцативерстного преследования. Вряд ли мы знаем, сколько войска было у Мамая, сколько у Димитрия. Но уж, конечно, битва-то была особенная и с печатью рока — столкновения миров.

К полудню показались и татары. Димитрий выехал драться лично «в первом суйме» — передовой стычке. Таков обычай. Ранен не был, но доспехи помяли. Тут же, по преданию, на зов татарского богатыря выскакал Пересвет, давно готовый к смерти, и, схватившись с Челибеем, поразив его, сам пал.
Началась общая битва, на гигантском по тем временам фронте в десять вёрст. Сергий правильно сказал: «Многим плетутся венки мученические». Их было сплетено немало.
Преподобный же в эти часы молился с братией у себя в церкви. Он говорил о ходе боя. Называл павших и читал заупокойные молитвы. А в конце сказал: «Мы победили».
С детства навсегда запомнился рассказ о Куликовской битве. Как провали «сыроядцы» русский фланг и наши стали отступать, а рядом в роще из засады наблюдали князь Владимир Серпуховский с воеводою Боброком и запасным корпусом. Как рвался и томился князь, Боброк же сдерживал: «Погоди, пусть ветер повернёт на них». Как всё сильней бежали русские и били их татары, но Боброк выдержал, пока враги не обнажили тыл — тогда ударили в него.
Тут начали разгром Мамая. У татар не было резервов. Дикари безудержно кинулись на Европу, и Европа вместе с воодушевлением показала и древнейше ей известный, с Аннибала, манёвр охвата фланга.
Преследованье — вероятно, конницей — шло целый день, до реки Красивой Мечи. Предсказанье Сергия исполнилось: Димитрий возвратился в Москву победителем и вновь посетил Преподобного. Служили вновь молебны, но и панихиды. Потери были колоссальны. Церковь не забыла убиенных. С тех пор по всей России служатся особенные панихиды в «Дмитриевские субботы», около 26 октября, дня святого Димитрия, — отголосок той великой грусти, что сопутствовала битве.

Самая победа — грандиозна и значение её прежде всего моральное: доказано, что мы мир европейский, христианский, не рабы, а сила и самостоятельность. Народу, победившему на Куликовом поле, уже нельзя было оставаться данником татарщины.
Но не быстра история. Жизнь поколения ничто. Ни Преподобный Сергий, ни Димитрий не дождались полного торжества России, оно замедлилось на годы. Они же вновь стали свидетелями ужасов: нагрянул Тохтамыш. Димитрий не успел отбить его, бежал на север. Кремль был предательски захвачен, все укрывшиеся перебиты, пригороды выжжены, монастыри Симонов, Чудов, Андрониев разграблены. Погибли Бобровск, Руза и Можайск, Звенигород. Когда Димитрий, собиравший «Рати» в Костроме, вернулся, от Москвы остались лишь развалины. Кремль полон трупов — за очистку заплатил он 300 рублей, по рублю за 80 трупов.
Сам Преподобный с братией должен был удалиться: «И от Тохтамышева нахождения — бежал во Тферь».
Трагическая неудача стоила России новой дани, Димитрию — вновь путешествий, унижений и низкопоклонства.
Татары Тохтамыша не добрались до монастыря Сергия. Он возвратился.

Глубокой осенью 1385 г. пешком идёт святой в Рязань, миротворцем к Олегу Рязанскому — давнишнему, упрямому врагу Москвы, союзнику Твери, Мамая и Ольгерда. Олег был крепкий, вероломный, закалённый в трудных временах князь типа тверитян. Вся жизнь его прошла в интригах и походах. Ему случалось бить и москвичей, терпеть и «нахождения» татар. Чтобы спасать своих рязанцев, живших на пути татарском в глубь России, — унижаться, предавать. Быть может, его старость после бурной и тяжёлой жизни была нелегка. Как бы то ни было, победил Сергий — старичок из Радонежа, семидесятилетними ногами по грязям и бездорожью русской осени отмеривший вёрст двести!
Вот рассказ летописи:
«Преподобный игумен Сергий, старец чудный, тихими и кроткими словесы… беседовал с ним о пользе душевной, и о мире, и о любви. Князь же великий Олег преложи свирепство своё на кроткость и утишись, и укротись, и умились вельми душою, устыде бо столь свята мужа, и взял с Великим Князем Дмитрием Иванычем вечный мир и любовь в род и род». Так было и на самом деле. Чтобы закрепить союз, Олег женил на дочери Димитрия своего сына.
А в жизни Преподобного это последний выход в область «государства».

Как ободритель и как миротворец, Сергий выступал всегда от Москвы, значит — и России. Подымал свой крест и свой негромкий, но правдивый голос только за дела правдивые. Меньше всего был он орудием — власти ли церковной, или государственной. Бедность, старость, простота и равнодушие к успехам, вечное стоянье «перед лицом Бога», труд, молитва, созерцание делали его так же свободным, как и Феодосия Печёрского, не побоявшегося назвать князя Святослава за убийство брата Каином. Святому Сергию не приходилось обличать. Но радонежского отшельника, отринувшего митрополию, ясно намекавшего Алексию, что уйдёт в леса; игумена, приютившего опального Дионисия; открытого противника Митяя; святого, прежде чем благословить Димитрия, советовавшего ИЗБЕЖАТЬ ВОЙНЫ, — можно ли было Сергия ЗАСТАВИТЬ сделать что-нибудь такое, что противилось бы «гласу Божию», который шёл к нему невозбранно?
Уж, конечно, нет.
Князь Святослав раз погрозил Феодосию, что сошлёт его. Тот ответил:
-Я этому рад. Для меня это лучшее в жизни. НАГИМИ ПРИШЛИ МЫ В МИР, НАГИМ И ВЫЙДЕМ ИЗ НЕГО.
Жизнь Преподобного Сергия слагалась и покойней, и ясней. Никто ему не угрожал. Но если бы пришлось, он на своём спокойном и немногословном языке нашёл бы нужные слова — ответил бы не хуже Феодосия.
Но наступал уже закат. В его судьбе этого не понадобилось.

ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ

Люди борьбы, политики, воины, как Димитрий, Калита, Олег, нередко к концу жизни ощущают тягость и усталость. Утомляют жалкие дела земли. Страсти расшатывают. Грехи томят. В то время многие князья на старости вблизи смерти принимали схиму — крепкий зов к святому после бурно и греховно проведённой жизни.
Димитрий сгорел рано. Его княженье было трудным и во многом неудачным. Он умирал в момент удачи Тохтамыша — преждевременно надломленный всей ношей исторической. После Куликова поля он сближается теснее с Преподобным: в 1385 г. Сергий крестит его сына в 1389-м, умирая, Димитрий пишет завещание «перед своими отцы, перед игуменом перед Сергием, перед игуменом перед Савостьяном». В этом завещании особенно подчёркивается единовластие — идея, за которую Димитрий воевал всю жизнь. Он уже считает себя русским государём. Старший сын наследует отцу. Ни о каких уделах и борьбе за княжеский стол больше нет и речи. Порядок этот и установился на столетия, создав великую монархию.
Димитрий отошёл в тяжёлую минуту. В памяти истории, однако, позабылись промахи его и неудачи, он остался лишь героем Куликова поля, молодым и смелым, первым повалившим зверя степи.

Судьба Сергия, конечно, уж иная. В годы Куликовской битвы и дальнейшие он — признанный облик благочестия и простоты, отшельник и учитель, заслуживший высший свет. Время искушений и борьбы — далеко. Он живая схима. Позади крест деятельный, он уже на высоте креста созерцательного, высшей ступени святости, одухотворения, различаемой в аскетике. В отличие от людей мирокипучей деятельности, здесь нет усталости, разуверений, горечи. Святой почти уж за пределами. Настолько просветлён, пронизан духом, ещё живой преображён, что уже выше человека.
Видения и чудеса Сергия относятся к этой, второй половине жизни. А на закате удостоился он и особенно высоких откровений.
Из них есть связанные с литургией. Так, Преподобный Сергий должен был благословить ученика своего Исаакия на подвиг молчания. Подвиг этот очень труден. Преподобный сказал Исаакию:
— Стань завтра после литургии у северных врат, я благословлю тебя.
В условленное время Исаакий встретил его там. Сергий перекрестил его с особой, напряжённейшей молитвой. И тогда увидел Исаакий, что из руки Преподобного «исходит пламень и объемлет его». Он стал молчальником. Когда хотелось говорить, молитва Сергия и пламень руки ограждали его. Но и об этом случае, и о другом ему дано было сказать.

Однажды литургию служили Сергий, брат его Стефан и племянник Фёдор. Вдруг Исаакий видит в алтаре четвёртого, в блистающих одеждах. На малом выходе, с Евангелием, четвёртый шёл за Сергием и так сиял, что Исаакий должен был прикрыть глаза рукой. Он спрашивает у Макария, соседа: кто бы это мог быть? Макарий тоже видел священнослужителя, ответил: вероятно, кто-нибудь из приехавших с князем Владимиром Андреевичем. Князь находился тут же. Но ответил: никого не привозил. Макарий с Исаакием после службы обратились к Сергию, сказали, что, наверно, Ангел ему сослужил. Сергий сначала уклонялся. Но затем, когда они настаивали, то признал:
— Если уж Господь открыл вам эту тайну, то могу ли я скрыть её? Тот, кого вы видели, действительно Ангел. И не теперь только, а и всегда, когда я совершал литургию, мне, недостойному, бывает такое посещение. Но вы храните это в тайне, пока я жив.
Свет и огонь! Лёгкий небесный пламень как бы родственен, дружен теперь с Преподобным. «Друг мой свет», «друг мой пламень» мог сказать пронизанный духовностью, наполовину вышедший из мира Сергий. И не удивит рассказ экклезиарха Симона, видевшего, как огонь небесный сошёл на Святые Дары при освящении их Сергием, «озаряя алтарь, обвиваясь около святой трапезы и окружая священнодействующего Сергия».

В эти годы светлого своего вечера Преподобный Сергий имел ещё одно «виденье, непостижимое уму».
За всю почти восьмидесятилетнюю жизнь его нигде, ни на одном горизонте не видна женщина. Юношей отошёл он от главнейшей «прелести» мира. В ранних искушениях  на Маковице женщина не упомянута. Всё «житие» нигде женщиной не пересечено — даже настоятельницей монастыря соседнего, поклонницею и «женою-мироносицей», как святая в жизненном пути Франциска. В прохладных и суровых лесах Радонежа позабыто само имя женщины. Приходят за благословением и укреплением князья, игумены, епископы, митрополиты и крестьяне. Сергий примеряет споры, творит чудеса. Но ни одной княгини, ни одной монахини, крестьянки. Как будто Сергий- плотник — лишь мужской святой, прохладный для экстаза женщины и женщин будто вовсе не видавший. Конечно, это только впечатление. Но остаётся.
Однако же в его духовной жизни культ Жены существовал. Культ Богоматери, Мадонны — в этом смысле Преподобный Сергий был типическим средневековым человеком в русском облике. Глубокой ночью ежедневно в келии он пел акафист и молился Богородице. В закате земной жизни, на призыв стремлений многолетних Непорочная, по житию, сошла к нему.
Посещение произошло Рождественским постом, в ночь с пятницы на субботу, при колебании в годах: между 1379 — 1384.

Преподобный, как обычно, пел в келии акафист и молил Святую Деву за обитель. Кончив, сел приотдохнуть. Вдруг он сказал келейнику Михею:
— Ободрись. Сейчас будет чудесное.
И услышал голос:
— Пречистая грядёт.
Преподобный встал и вышел в сени. В ослепительном свете перед ним явилась Богоматерь с апостолом Петром и евангелистом Иоанном. В ужасе он пал на землю. Но Святая Дева ободрила его, сказала, что всегда будет заступницей обители, пусть не тревожится он. Его молитвы до Неё дошли. И удалилась.
Сергий встал, возвратился в келию. Михей тоже лежал, закрыв глаза одеждой. Он не видел Богородицы, лишь свет и ужас. Преподобный отправил его за Макарием и Исаакием. Когда они явились, рассказал им о видении. И все стали на молебное пение Пресвятой Деве, а Сергий и остаток ночи уже не спал — размышлял и вновь переживал пережитое.
На высоте, достигнутой им, Преподобный долго жить не мог. За полгода до смерти он уже знал о ней. Собрал учеников и управление обителью передал Никону. А сам «начал безмолствовать».
В сентябре тяжко заболел. Ещё раз он собрал всю братию. Произнёс ей наставление — об иноческой жизни, мире и любви, о «страннолюбии», с детства особенной ценимой добродетели, и, причастившись Святых Тайн, 25-ого отошёл.
Он и в последнюю минуту прежний Сергий: завещал похоронить себя не в церкви, а на общем кладбище, среди простых. Но эта воля не была исполнена. Митрополит Киприан разрешил, по просьбе братии, положить останки Преподобного именно в церкви.

ДЕЛО И ОБЛИК

Сергий пришёл на свою Маковицу скромным и безвестным юношей Варфоломеем, а ушёл прославленнейшим старцем. До Преподобного на Маковице был лес, вблизи — источник, да медведи жили в дебрях по соседству. А когда он умер, место резко выделялось из лесов и из России. На Маковице стоял монастырь — Троице-Сергиева Лавра, одна из четырёх Лавр* нашей родины.
* ЛАВРА — слово греческое, значит «улица, тесная улица, переулок или вообще уединённое место». Греки так и применяли его к монастырям. Лаврами назывались у них монастыри, где каждый монах жил отдельно, в келии, отделённый от других некоторым пространством; жил как бы затворником, анахоретом, в полном разобщении с другими братиями монастыря, сходясь с ними только в субботы и воскресенья на богослужении.
В России название «Лавра» употребляется в смысле большого монастыря, богатого и знаменитого. Тогда Лавр было довольно много, и так же Троице-Сергиев монастырь назван ещё Епифанием Лаврой. Но позже Лаврами дают право называться только прославленным монастырям, в наше время лишь четырём: Киево-Печерская Лавра, Троице-Сергиева Лавра, Александро-Невская Лавра и Почаевская. Время этого официального названия — вероятно, с XVII века, с царской и патриаршей грамоты Киево-Печерскому монастырю в 1688году; Троице-Сергиева Лавра — указом Елизаветы Петровны 8 июня 1744г. (Голубинский).

Вокруг расчистились леса, поля явились, ржи, овса, деревни. Ещё при Сергии глухой пригорок в лесах Радонежа стал светлопритягательным для тысяч. Через тридцать лет по смерти были открыты мощи Сергия — и на поклоненье им ходили богомольцы нескольких столетий: от царей до баб в лаптях, проложивших торные по большаку к Сергиеву Посаду. И получилось так: кто меньше всех «вкусил мёда» от жизни, более всех дал его другим — но в иной области.
Присмотримся немного, что же он оставил.
Прежде всего — монастырь. Первый крупнейший и прекрасный монастырь северной России.
На юге, в Киеве, эту задачу выполняли Антоний и Феодосий. Киево-Печерская Лавра, несомненно, прародительница всех русски монастырей. Но Киев и киевская культура слишком эгоцентрична для России, слишком местное. Особенно в татарщине это заметно: Киев от неё, в сущности, так и не оправился, представлять великую державу никогда не смог, не нёс и тяжести собирания земли — всё это отдал он Москве. Она его затмила и как государство, и святыней. Уже в XIII веке митрополитам всероссийским нельзя было оставаться в Киеве. Он слишком надломился. Десятинная церковь в развалинах, Киево-Печерская Лавра пустынна, от Святой Софии — одни стены. И митрополиты Кирилл и Максим, считаясь киевскими, в Киеве не жили. С Петром кафедра митрополичья окончательно перемещается на север — во Владимир, и затем — в Москву.

Так что весь ход сложения русской земли вёл к тому, чтобы на севере возник и новый центр духовного просветительства — в то время это были лишь монастыри. Митрополичья кафедра в Москве — узел управления. Сергиева Лавра под Москвой — узел духовного излучения, питательный источник для всего рождающегося государства. В этом судьба самого Сергия и его Лавры. Он по природе вовсе не был ведь политиком — ни по церковной, ни по государственной части. Но фатально вся жизнь и его, и Лавры переплетена с судьбой России того времени. Во всех страданиях и радостях её и он участник. Не имея власти даже и церковной, неизменно словом, обликом, молитвой он поддерживает Русь, государство. Это получается свободно: Сергий — человек эпохи, выразитель времени — существо предопределённое.
Сергий основал не только свой монастырь и не из него одного действовал. Если келии Лавры он рубил собственноручно, если построил Благовещенский монастырь на Киржаче, то бесчисленны обители, возникшие по его благословению, основанные его учениками и проникнутые духом его.
Авраам Галицкий, один из ранних его постриженцев, удаляется в глухой Галичский край и живёт пустыннически на горе Чудского озера, близ найденной им чудотворной иконы «Умиление сердец», поставленной в часовне. Слава иконы идёт по окрестности, и князь призывает Авраамия в Галич. Пустынник в лодке везёт образ Богоматери через озеро! По преданию, и сейчас видна особая струя на воде — след проплывшей лодки. Авраамий основал в Галиче монастырь Успения Богородицы; потом отошёл вёрст на тридцать и основал обитель Положение пояса Богородицы. Как только вокруг собирались ученики, он двигался дальше. Так учредил на реке Воче монастырь Собора Богоматери и Покрова Богородицы — верный рыцарь Святой Девы.

Прекрасно названа одна обитель: Пешношская, за рекой Яхромой. «Пустыннолюбивый» Мефодий для постройки церкви в ней таскал на себе брёвна через речку вброд, пеший носил, помнил, как учитель Сергий строил Лавру. «Тихий и кроткий» Андронник заложил монастырь на Яузе — в те времена под Москвой, а Москва нынешняя далеко обогнала смиренного Андронника! Но и сейчас с холма Яузы смотрит на далёкий Кремль белый монастырь, вскормивший знаменитого Рублёва, чей образ Троицы в Лаврском соборе выше высшего. Симонов монастырь за Москвой-рекой — дело рук преподобного Фёдора, племянника и любимого ученика Преподобного. И куда бы из Москвы в окрестности ни двинуться — всюду следы Сергия: чудеснейший Звенигород с вековым бором, на круче у Москвы-реки преподобный Савва Сторожевский создал монастырь Рождества Богородицы. В Серпухове, перед просторами и голубыми далями Оки, Высоцкий монастырь белеет на песках, на фоне сосен Афанасий учредил его, тот ученик Преподобного, кто был усерднейшим «списателем». Голутвинский в Коломне — преподобный Григорий. Всё Подмосковье, и на север, и на юг, пронизали монастыри Сергия. Южный предел — Боровенский монастырь в Калужской губернии. Северный — Ферапонтов и Кирилло-Белозерский. Трудно перечислить все, и как прекрасны эти древние, густые имена основателей: Павел Обнорский, Пахомий Нерехотский, Афанасий Железный Посох, Сергий Нуромский — все пионеры дела Сергиева, в дальние и тёмные углы нёсшие свет.

Это они трудятся и рубят «церквицы» и келии, устраивают общежития по образцу Сергиеву, просвещают полудикарей, закладывают на культуре духа и основу государственности. Ибо вещь они- колонизаторы. Вокруг них возникает жизнь, при них светлей, прочней духовно чувствуют себя и поселенцы. Монастыри «сергиевские» — их считают до сорока, от себя они произвели ещё около пятидесяти — в огромном большинстве основаны в местах пустынных и диких, в дебрях. НЕ ОНИ ПРИСТРОЕНЫ К ПРЕУСПЕВАВШЕЙ ЖИЗНИ — ЖИЗНЬ ОТ НИХ РОДИТСЯ В ЛЕСНЫХ КРАЯХ, ГЛУХООЗЁРНЫХ. Для новой жизни эти монастыри — защита и опора, истина в высший суд. Само хозяйство иногда ими определяется. Впоследствии у Сергиевой Лавы были десятки тысяч десятин земли, вотчины, сёла, варницы и мельницы, только своей монеты не было. В кассах Лавры государи в трудные минуты берут в долг, келари — министры сельского хозяйств и финансов целых областей. На севере же в некоторых местах монастыри — уж просто маленькие государства.
Развитие монастырей по этой лини шло уже после смерти Преподобного. При жизни он был лишь в общении духовном со своими вскормленниками, такими же нищими, как он. Так, посещал Мефодия Пешношского, которому советовал построить церковь в более сухом месте, Сергия Нуромского, провожавшего его на две трети пути к Лавре. Но большинство, конечно, посещало самого Сергия. К зрелым и старческим годам он вырос вообще в учителя страны. Мы видим у него не только собственных учеников-игуменов, являющихся из новоустроенных монастырей, но и князей, и воевод, бояр, купцов, священников, крестьян — кого угодно.

Он, разумеется, тот тип учительного старца, который возник в Византии и оттуда перешёл к нам. Как «институт», старчество во времена Сергия не существовало. Его идея очень приходилась по душе народу и высоко соответствовала православию. Фактически оно укрепилось много позже: с XVIII века и Паисия Величковского идёт его традиция непрерываемая. Для жителей средней России навсегда врезались образы старцев Оптиной Пустыни, вблизи Козельска, — Амросиев, Нектариев, тех скромных и глубоких мудрецов, гениальный образ которых навсегда написан Достоевским (старец Зосима). Сергий — их далёкий, не формальный, но духовный прародитель. В тёмные времена, когда Россия так подавлена татарщиной, как будто и просвета нет, когда люди особенно нуждаются в ободрении, и в освежении, как горожанину замученному нужен озон леса, паломничество к Сергию приобретает всероссийски-укрепляющий смысл. Сергий сам — живительный озон, по которому тосковали и которым утолялись. Он давал ощущение истины, истина же всегда мужественна, всегда настраивает положительно на дело, жизнь, служение и борьбу. Исторически Сергий воспитывал людей, свободных духом, не рабов, склонявшихся перед ханом. Ханы величайше ошибались, покровительствуя духовенству русскому, щадя монастыри. Сильнейшее — ибо духовное — оружие против них готовили смиренные святые типа Сергия, ибо готовили и верующего, и мужественного человека. Он победил впоследствии на Куликовом поле. Душевное воздействие святого сыграло роль в истории России, как сыграло свою роль само распространение монастырей.

Итак, юноша Варфоломей, удалившись в леса на Маковицу, оказался создателем монастыря, затем монастырей, затем вообще монашества в огромнейшей стране. Меньше всего думал об общественности, уходя в пустыню и рубя собственноручно «церквицу», а оказался учителем, и миротворцем, ободрителем князей и судьёй совести: ведь к совести рязанского Олега обращался, как и к совести скупого, завладевшего сиротской свинкой, не хотевшего её вернуть. Участник и политики, и малых дел житейских, исцелитель, чудотворец, «старичок» обители, принятый крестьянином за последнего работника, неутомимый труженик и визионер, за много вёрст приветствующий Стефана Пермского, друг лёгкого небесного огня и радонежского медведя, Преподобный Сергий вышел во влиянии своём на мир из рамок исторического.
Сделав своё дела в жизни, он остался обликом. Ушли князья, татары и монахи, осквернены мощи, а облик жив и так же светит, учит и ведёт.
Мы Сергия видели задумчивым мальчиком, тихопослушным; юным отшельником, и игуменом, и знаменитым Сергием-старцем. Видели, как спокойно, неторопливо и без порывов восходил мальчик к святому. Видели в обыденности, за работой и на молитве, и на распутиях исторических, на рубежах двух эпох. Из тьмы времён, из отжившего языка летописей иногда доносились слова его — может быть, и неточные. Мы хотели бы услышать и голос его. Это заказано, как не дано нам проникнуть в свет, лёгкость, огонь его духа.

Но из всего — и отрывочного, и случайного, неточного — чистотой, простотой, ароматнейшей стружкой веет от Преподобного. Сергий — благоуханнейшее дитя Севера. Прохлада, выдержка и кроткое спокойствие, гармония негромких слов и святых дел создали единственный образ русского святого. Сергий глубочайше русский, глубочайше православный. В нём есть смолистость севера России, чистый, крепкий и здоровый её тип. Если считать — а это очень принято, — что «русское» — гримаса, истерия и юродство, «достоевщина», то Сергий — явное опровержение. В народе, якобы лишь призванном к «неиспровержениям» и разинской разнузданности, к моральному кликушеству и эпилепсии, Сергий как раз пример, любимейший самим народом, ясности, света прозрачного и ровного. Он, разумеется, заступник наш. Через пятьсот лет, всматриваясь в его образ, чувствуешь: да, велика Россия. Да, святая сила ей дана. Да, рядом с силой, истиной мы можем жить.
В тяжёлые времена крови, насилия, свирепости, предательств, подлости неземной облик Сергия утоляет и поддерживает, не оставив по себе писаний, Сергий будто бы ничему не учит. Но он учит именно всем обликом своим: одним он утешение и освежение, другим — немой укор. Безмолвно Сергий учит самому простому: ПРАВДЕ, ПРЯМОТЕ, МУЖЕСТВЕННОСТИ, ТРУДУ, БЛАГОГОВЕНИЮ И ВЕРЕ.

p.s. По прочтении труда выдающегося писателя русского зарубежья Бориса Зайцева (1881 — 1971), в сущности нашего современника, с благодарностью читаешь и узнаёшь о великом Сергии Радонежском, сумевшего пробиться к нашему сознанию из дальней дали.