10 ВОПРОСОВ О ТЕБЕ
Когда затягивает рутина, есть смысл остановиться и посмотреть на происходящее немного со стороны. И в этом вам поможет одна игра.
Бывают взрослые игры, которые интересны детям, а бывают детские игры, в которые иногда стоит поиграть взрослым.
Поиграем?
Предлагаю вам уделить себе минут 10 -15 и ответить для себя на некоторые вопросы. Если будете проходить этот тест в одиночку, ответы лучше записать и анализировать только, когда пройдете все вопросы. Если у вас есть хороший друг, то вопросы эти может задавать вам он. А вы – соответственно – ему. Пользу от этого получите вы оба.
Таких, как я больше нету! – Расскажите о себе, о своей уникальности.
Я мечтаю о …
Мне нравится в себе…
Моё любимое занятие…
Через 5 лет я…
Моё ближайшее путешествие будет…
Я часто вспоминаю про…
Я не люблю…
Я обещаю, что…
Мне бы хотелось, чтобы членом моей семьи был… (какой-то реальный человек – кто-то из ваших знакомых или актеров) Уверена, что ваши ответы дадут достаточно пищи для новых размышлений и изменений.
http://psycholog.lviv.ua/?cat=9
Александр Межиров
Тишайший снегопад —
Дверьми обидно хлопать.
Посередине дня
В столице как в селе.
Тишайший снегопад,
Закутавшийся в хлопья,
В обувке пуховой
Проходит по земле.
Он формами дворов
На кубы перерезан,
Он конусами встал
На площадных кругах,
Он тучами рожден,
Он пригвожден железом,
И все-таки он кот
В пуховых сапогах.
Штандарты на древках,
Как паруса при штиле.
Тишайший снегопад
Посередине дня.
И я, противник од,
Пишу в высоком штиле,
И тает первый снег
На сердце у меня.
1961
Русская советская поэзия. Под ред. Л.П.Кременцова.
Ленинград: Просвещение, 1988.
О СБИТОМ САМОЛЁТЕ.
ТРОГАТЕЛЬНО И АКТУАЛЬНО. СПАСИБО СЕРГЕЮ ЕФИМОВУ
Мне небеса вдруг обернулись пеклом,
Предательский удар из-за угла…
Я — самолёт с душою человека
С особой геометрией крыла.
Когда бьют в спину, знают — не промажут,
Какие уязвимые места…
И боль, начавшаяся где-то в фюзеляже,
Пронзает от кабины до хвоста.
Что, чёрт возьми, творится в этом мире?!
Не разглядеть мне сквозь огонь и дым.
Я не Шарли, я — Су-24,
И где таблички с именем моим?
Пике затянет… Головокруженье
Перемешает всё в калейдоскоп.
Мне не дано ни шанса на спасенье,
Я неизбежное встречаю прямо в лоб.
Земля обнимет, чтоб принять навеки,
Мой самописец пусть накроет мгла.
Я — самолёт с душою человека
С особой геометрией крыла.
(с)Сергей Ефимов
ИОСИФ БРОДСКИЙ, или ОДА НА 1957 ГОД
Хотелось бы поесть борща
и что-то сделать сообща:
пойти на улицу с плакатом,
напиться, подписать протест,
уехать прочь из этих мест
и дверью хлопнуть. Да куда там.
Не то что держат взаперти,
а просто некуда идти:
в кино ремонт, а в бане были.
На перекресток – обонять
бензин, болтаться, обгонять
толпу, себя, автомобили.
Фонарь трясется на столбе,
двоит, троит друзей в толпе:
тот – лирик в форме заявлений,
тот – мастер петь обиняком,
а тот – гуляет бедняком,
подъяв кулак, что твой Евгений.
Родимых улиц шумный крест
венчают храмы этих мест.
Два – в память воинских событий.
Что моряков, что пушкарей,
чугунных пушек, якорей,
мечей, цепей, кровопролитий!
А третий, главный, храм, увы,
златой лишился головы,
зато одет в гранитный китель.
Там в окнах никогда не спят,
и тех, кто нынче там распят,
не посещает небожитель.
«Голым-гола ночная мгла».
Толпа к собору притекла,
и ночь, с востока начиная,
задергала колокола,
и от своих свечей зажгла
сердца мистерия ночная.
Дохлебан борщ, а каша не
доедена, но уж кашне
мать поправляет на подростке.
Свистит мильтон. Звонит звонарь.
Но главное – шумит словарь,
словарь шумит на перекрестке.
душа крест человек чело
век вещь пространство ничего
сад воздух время море рыба
чернила пыль пол потолок
бумага мышь мысль мотылек
снег мрамор дерево спасибо
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА
Психологический очерк нашей будущей жизни В. Молчанова
Книга ЛИЛИИ ПОЛЕВЫЕ, составитель книги Елена Кибирева, издание четвёртое. Курган, «Звонница», 2007, с 398-416.
I
Cтоял тихий летний вечер. Только что зашедшее солнце озаряло своими золотыми лучами верхушки домов и деревьев, придавая им жёлто-багровый золотистый оттенок.
Тонкий ароматный воздух наполнял собою всё, лаская приятной негой и теплотой.
В открытые окна моего кабинета вливались эти благоухающие струи нежного и тонкого эфира.
Начинало понемногу темнеть. Вот показался серебристый месяц, тихо и плавно плывущий по небу. То тут, то там вспыхивали и мерцали фосфорическим светом далёкие звёзды. Я сидел, задумавшись и изредка глядя на глубокую даль тёмно-синего свода.
В углу кабинета тихо мерцала лампада перед Ликом Спасителя в терновом венце, и её свет, переливаясь через разноцветные камни оправы, как бы оживлял этот страдальческий облик.
Когда я на мгновение оторвался от своего созерцания и взглянул в ту сторону комнаты, то мне показалось, что кровавые пятна струятся по Лицу Спасителя и как бы тихие вздохи доносятся оттуда.
Я задумался, и вновь мне в голову пришла мысль о будущем существовании человека по окончании его земной жизни. В последнее время я нередко думал об этом под влиянием разных прочитанных книг о психофизиологической природе человека, о бессмертии его души и ещё более — под влиянием современного отрицания загробной жизни человека.
Вот и теперь, в уединении и тиши своего кабинета, я задавался вопросами: Что будет с человеком после его смерти? Какова его будущая жизнь? Мне хотелось проникнуть за ту таинственную завесу, что отделяет потусторонний мир от взоров человека. Страстно желая как-нибудь получить ответ на эти вечные вопросы, я всею силою воли вызывал в своём представлении отошедшие образы тех, кого я любил при жизни. Мне хотелось видеть хотя бы облик их дорогих лиц.
Не знаю, как долго ли я предавался этим думам, но вот какое-то новое неясное беспокойство стало овладевать мною. Что-то забытое и давно прошедшее смутно вырисовывалось в моём воображении, и как-то грустно и в то же время сладостно стало на душе.
Гуще и гуще сливались тени надвигавшейся ночи, и ярче выступал скорбный Лик Спасителя. Вдруг словно тихое дуновение ветерка повеяло по всему кабинету: что-то или кто-то незримый как бы пронёсся мимо. Я вздрогнул. Против стола, стоявшего передо мною, а увидел лицом к себе знакомое очертание фигуры, недавно умершего своего близкого родственника, с которым был очень дружен при его жизни. Фигура это была как бы соткана из белесоватого дыма и облака и пристально глядела на меня. Я словно оцепенел и в первое время не мог издать ни одного звука.
— Не бойся и не смущайся! — скорее почувствовал я в своём сознании, чем услыхал его слова, ласково обращённые ко мне.
— Ты так сильно желал видеть кого-либо из нас, и вот я получил возможность навестить тебя. Не сомневайся и верь, что я существо, а не призрак.
Эти слова — как бы тихий, но внятный шёпот — подействовали на меня успокоительным образом, и я мало-помалу начал приходить в себя.
Я стал смелее разглядывать его и затем стал внимательно слушать его речь, с которою далее он обратился ко мне, предварив меня, что он знает, что меня волнует в последнее время, и поэтому сообщает всё то, что может воспринять мой разум и чувства.
— Я, — сказал он, — начну с того момента, когда расстался с землёй. Ты помнишь, конечно, наше последнее свидание во время тяжкой болезни моей, когда я, чувствуя, что больше не увижусь с тобой при прежних условиях земного существования, простился с тобой?
Я кивнул утвердительно головой.
— Ты, — продолжал он, — и семья твоя вскоре уехали, и вот наступила последняя ночь земной жизни. Я вполне ясно осознавал, что умираю: страхом и трепетом было объято сердце перед неизвестностью того, что будет. Как совершится самый факт смерти. Что будет потом? Да и будет ли? Вот что страшило меня.
По моему настоянию был позван духовный отец мой, перед которым я, сколько был в силах, открыл всю свою жизнь с самого раннего детства. Долго-долго беседовали мы, и я значительно спокойнее стал чувствовать себя после его напутствия. Почти твёрдо прощался я со своей семьёй. Жена и дети не могли сдерживаться и, наклонясь надо мною, горько плакали, а я, сколько мог, старался утешить их, хотя по правде-то у самого сердце рвалось на части.
Но вот что-то как будто стало стихать, стало останавливаться и открываться во мне. Я чувствовал, что в глазах моих темнеет и я как бы стремительно несусь в глубокую бездонную пропасть. Инстинктивно схватил я руку жены и крепко сжал её своими холодеющими пальцами. Чувствую, что всё более и более застываю, я наконец потерял сознание и представление обо всём меня окружающем.
Долго ли продолжалось это состояние, не знаю. Когда я стал вновь осознавать себя, то первое ощущение моё было таково: я чувствовал какую-то воздушную лёгкость в себе и необъяснимую возможность свободы, быстрого передвижения своего в любую сторону — свободу, не стесняемую ни пространством, и временем. Это так заинтересовало и изумило меня, что я совершенно забыл об всём, что только что случилось со мной.
Воспользовавшись своим новым положением, я стремительно поднялся высоко вверх и стал носиться по разным направлениям. Я стал замечать ещё нечто новое в своём существовании: я получил возможность видеть и проникать даже в самые отдалённые вещи и предметы; конечно, после понял, что это было духовное видение вещей, а не телесное.
Далее я получил способность говорить, петь, кричать, но не звуками, а мыслями: я мог осязать все предметы, но не руками или ногами, а чувствами или ощущениями, которые во мне развились до поразительности. Всё, прежде неуловимое и неосязаемое для меня, теперь я мог как бы обнимать своими ощущениями.
Силою воли я мгновенно преодолевал самые отдалённые пространства, и никакие вещественные препятствия не могли задержать меня. Вот почему ты и не заметил, как я явился сюда. Достаточно самого малого отверстия, самой малой поры, чтобы всё моё теперешнее эфирное «тело» могло проникнуть куда угодно. Это «тело», как ты видишь, имеет способность сжиматься и расширяться, свёртываться и растягиваться по своему желанию, принимая снова вид и форму прежнего тела.
Для меня наконец стало ясно и прошедшее, и будущее. И так, никем и ничем не стесняемый и никем и ничем не задерживаемый, я предался полному испытанию своих способностей и чувствовал, что я поразительными образом как бы переродился весь.
Но вот, когда я освоился со своим новым положением, что-то мелькнуло в моём сознании: я почувствовал, что меня неудержимо влечёт вниз, к чему-то мною оставленному и как бы потерянному.
Мгновение — и я в своём доме. Но что представилось моему мысленному взору? Я — здесь, в своём доме, и другое «я» лежит на столе, одетое во всё чистое, почти новое, оно как бы спит глубоким сном. Зачем же кругом раздаются вопли и плач моей жены, моих детей? Зачем все они окружили стол, на котором лежит моё второе «я»? Тут только я понял и вспомнил, что я уже кончил с землёю, что я, находящийся здесь и никем не замечаемый — это душа моя. Невыразимая грусть и тоска сжали моё сердце, хотя это ощущение я уже осознавал только духовно, и, конечно, не мог ощущать телесно.
Кончив свои слова, мой собеседник остановился, как бы собираясь с мыслями. Я, воспринимая своим сознанием его слова, оправился от своего смущения и отчасти с удивлением, отчасти с любопытством слушал своего собеседника. Теперь, как я заметил, фигура его вовсе не сидела в кресле, а как бы колебалась в воздухе, только представляясь в сидячем положении. Мой таинственный и неземной собеседник продолжал:
— Когда я увидел слёзы моей жены и детей, когда я почувствовал их скорбь и печаль, то у меня явилось желание дать знать о себе, о своём присутствии. И вот, как бы живой, я, обратившись к ним, стал громко говорить о том, чтобы они перестали горевать и плакать. «Ведь я же здесь, с вами, — говорил я им, — перестаньте».
Я называл каждого по имени, утешал их, но, к своему удивлению, заметил, что они или не слышат, или не хотят обращать на это внимания. Я усилил голос, стал кричать, подходить к жене, детям, обнимал их, но и это не производило на них никакого впечатления. Конечно, всё это приводило меня в сильное горе, угнетение и печаль, ибо я уже позабыл перерождении, забыл, что новое моё «тело» не материально, а лишь духовно. Тяжело и мучительно было моё состояние.
Но вот пришёл мой бывший духовник, и началась молитва около моего тела. Эта молитва произвела на меня утешительное действие, я почувствовал облегчение своего угнетённого состояния. Затем мне, когда всё моё семейство по окончании службы, утомлённое от впечатлений и переживаний, успокоилось сном, помнится моё грустное скитание по всему жилищу. Невыразимое чувство одиночества, оставленности и забытости овладело мною, и в печальном настроении бродил я по своим комнатам, прикасаясь то к разным вещам и предметам, дорогим для меня при жизни, то к спящей жене и детям.
Наступило утро. Я вспомнил о своих прерванных земных делах и, вновь позабыв, что я невидим и не сознаваем людьми, начал, когда все проснулись, объяснять жене, что и как надо устроить из моих дел, как теперь ей самой распорядиться своей дальнейшей жизнью. И я с поразительной обстоятельностью развивал ей свои мысли и взгляды, а она, бледная, сидя перед моим письменным столом, грустно-грустно глядела на всё, оставленное мною, конечно, не видя и не слыша ничего из моих усилий помочь ей.
Я, слыша всё это, чувствовал, что многое из этого заслужил своим отношением к ним при жизни. Как хотелось мне перед всеми, мною обиженными, раскаяться и примириться, но я вспомнил, что только что получил урок, что всё это будет тщетно.
Вот почему особенно утешительно подействовала на меня новая молитва о моём упокоении, которое действительно сошло на мою мятущуюся душу.
Когда в моём доме снова наступила тишина, я начал чутко вслушиваться в чтение, раздававшееся около моего тела. Это чтение слова Божия из Святого Писания впервые после обретения моего нового существования напомнило мне о чём-то необычайном, ожидающем меня.
Безотчётный страх овладел мною, моим сознанием от мысли об ответе, который мне придётся дать за мою земную жизнь. Всё моё существо трепетало от ужаса, и я невольно как-то стал искать защиты, поддержки где-нибудь на стороне, опоры в ком-либо, однородном со мною. Отчаяние и невыразимая тоска всё более и более охватывали всё моё существо.
Но вот, словно яркий луч, что-то как бы прорезало новое «тело» моё, и около себя я почувствовал какое-то существо. Я мог ощутить и в то же время видеть его своими духовными очами. Оно было несколько подобно мне, но, как я сознавал, неизмеримо выше и чище, и светлее меня. Неописуемый свет исходил из него, бесконечно добрым и ласковым было его выражение, и неземная красота и любовь виднелись в нём.
Приблизившись ко мне, оно с ласковым и вместе сочувственным выражением стало внушать мне ободрение и утешение. Я понял, что это обитатель того мира, тот самый «Ангел-хранитель», о коем знали мы в земной жизни, что он есть у каждого из нас, но которого, конечно, мы не могли видеть по ограниченности своей природы и чувствовать по отдалению своему от него своими земными делами. Я ничего не мог выразить перед ним, и только ощущал то сладостное, успокоительное чувство, какое плачущее и горюющее дитя ощущает около своей любящей дорогой матери.
II
Наступило наконец время предания тела моего земле. Удручающее впечатление испытывал я от всего происходившего в это время. Я рвался, метался между семейством и родными, которые с горькими воплями прощались со мной, с моим телом.
Только Божественная служба и молитва за меня производили отрадное и успокоительное действие. О! Если бы знал духовный отец мой, какое утешение испытывал я от искренней молитвы за мою мятущуюся душу…
Когда гроб с телом моим стали зарывать в землю, то невольно я как бы чувствовал болезненное ощущение, невыносимую тяжесть во всём существе моём: как будто против моей воли тянуло и влекло меня в землю к телу.
Тяжело подействовало на меня потом так называемое поминовение, где собравшиеся почти совсем забыли, что привело их сюда, и вели себя так, что с горечью приходилось сознавать ненужность этого обычая, и с грустью я чувствовал, что также поступал сам при жизни, не сознавая, что этим причиняется лишнее страдание душе. Хотелось дать всем понять, что не это нужно для души.
Находящийся всё время со мной благожелательный мой покровитель дал мне понять, чтобы я отрешился от всего земного и готовился к предстоящему предъявлению себя Всемогущему Творцу и Созидателю. Это вселило во всё существо моё неописуемый страх и ужас. Я чувствовал свою неподготовленность, я сознавал своё недостоинство. Страшная робость и трепет за сознаваемую неправду своей земной жизни овладевали мною. Однако надо было следовать за моим спутником.
Мы стали подниматься за грань этого видимого мира. Теперь я вполне и окончательно понял, что всё земное кончилось для меня. Передо мной открылась Вечность. Вечность, никогда не оканчивающаяся, а всегда только начинающаяся.
Невыразимым ужасом был поражён я от её беспредельности. Всё моё существо, все мои чувства, все мысли содрагались от этой бесконечности. И вот, по мере того, как мы поднимались, передо мной предстала картина всей моей прошедшей жизни, с самого раннего детства до последней минуты.
Как в калейдоскопе, как в бесконечной ленте вашего кинематографа, я видел всю свою жизнь, с её страстями и увлечениями, с её пороками и заблуждениями. Всё это — до самых мельчайших подробностей: все мои дела, поступки, все речи, слова, мысли, чувства, ощущения, желания, даже не осуществлённые, предстали передо мной с поразительной ясностью. И что я мог почувствовать к самому себе, когда увидел всю грязь, всю пошлость, преступность и безнравственность своих дел, поступков, желаний и ощущений?!
Ведь если в земной жизни мы нередко испытываем укоры совести за уклонение от требований нравственного закона, хотя скоро и забываем их, то представь себе, что испытывал я и что будете испытывать вы все, когда увидите всё это перед собой. К этому тяжело-мучительному состоянию присоединилось ещё сознание того, что весь я со всей мерзостью своей жизни видим, как обнажённый, всеми окружающими меня существами.
Представь себе, если бы кто-либо из вас, покрытый язвами и гнойными струпьями, принуждён был пройти обнажённым по городу и явиться в царские чертоги среди блестящего общества, что бы он почувствовал?
Подобно этому состоянию, только в неизмеримо худших условиях, находился я, ибо там, у вас, это имеет конец, а здесь — нет; здесь всё вечно. И я старался не видеть всего этого, скрыться куда-нибудь, старался уменьшить скверность своей жизни, оправдать перед самим собою преступность и виновность свою.
Но куда бы не отвращал я свои мысленные взоры, всюду преследовали меня эти образы моей жизни, и сознание своей виновности всё более и более увеличивалось. Но временно я чувствовал, впрочем, отдых и нравственное утешение после нестерпимых мук стыда и отчаяния, когда встречалось что-либо доброе и хорошее, сделанное мною в жизни, но, к сожалению, этого сделанного было так ничтожно мало, что отчаяние сильнее овладевало мною: сверхъестественный ужас и трепет сковывали всё существо моё при мысли о том, как я предстану перед Тем, к Кому возносилась душа моя.
О! Если бы можно было вернуться назад!
О! Если бы можно было начать новую жизнь — жизнь добрую, честную и нравственную!
Я изнемогал. Я как бы сгибался, падая под тяжестью преступной своей земной жизни.
Мой спутник, не препятствуя мне внутренне совершать всю мою жизнь, чувствуя моё отчаяние и угнетение, ободрил и успокоил меня, внушая надежду на милосердие, видя моё предсмертное раскаяние.
Мало-помалу видения моей жизни стали реже тревожить меня и наконец мы как бы миновали страшный и ужасный путь истязания и самообнажения. Мы поднялись в необычайные сферы, и я увидел такие вещи и такую жизнь, для изображения которых у вас, земных, нет ни образов, ни наименований.
Сколько бы я ни старался внушить тебе, что со мною было, по ограниченности своего ума ты ничего уяснить не сможешь. Могу только сообщить тебе, что слышал то, что на земле не может быть изображено ни какими-нибудь звуками, ни какими-либо голосами. Я видел бесконечное море непостижимого света — света, перед которым солнце светит слабее, чем свеча перед нами. Я встречал существа также духообразные, но чистейшие и светлейшие в совокупности всего того, что есть самого возвышенного, чистого и святого на земле.
Представь в своих мыслях всё то, что гений человеческого ума самого придумать для изображения апофеоза славы и могущества, и у тебя не получится даже самого слабого понятия о том, что есть в действительности.
Одно скажу:
— Верь, живи, как должно, молись и надейся!
Сказав живи, мой собеседник некоторое время помолчал, как бы дав мне возможность лучше запечатлеть его слова.
III
— …Следующим периодом моего загробного существования, — так после паузы начал мой собеседник, — было знакомство и общение моё под руководством моего покровителя, с себе подобными же существами по природе, но светлыми, чистыми и добрыми. Они обитают в высших областях того мира, где в бесконечном свете живёт Источник и Прообраз всякого добра, в сообществе таких же светлейших и чистейших существ.
Природа и жизнь этих существ — одно необъятное добро, одна невыразимая любовь. Непостижимый свет наполняет всё их существо и сопровождает каждое их движение. Со многими из них я вступал в духовное общение и получил ответ на волновавшие меня мысли: отчего они не мятутся и не трепещут, подобно мне, отчего они так покойны, радостны и довольны.
Вера, искренняя, сердечная вера в Бога, любовь к Нему, их покорность Промыслу Божию, их любовь к ближнему, добрые слова, мысли и желания, которые они проявляли во время своей земной жизни, здесь получили своё полное развитие. Здесь они ясно совершают то, во что верили при жизни; для них подняты все таинственные покровы и завесы. Их ясным взорам открыт весь чудный план пути мудрости и могущества Божия.
Самые непонятные распределения Промысла Божия, самые, по-видимому, несправедливые и тягостные обстоятельства в земной жизни являются перед ними самыми целесообразными, по-отечески мудрыми. Вся мировая система открыта перед ними, они знают, по каким законам и с какой целью тяготеют в пространстве эти блестящие шары, множество которых смущало ваши взоры и мысли; они легко удовлетворяют свою любознательность и везде находят блестящее свидетельство Могущества, Премудрости и благости Творца.
Представь же себе, какие неведомые возвышенные наслаждения черпают они в этом откровении тайны мироздания. Но мало того. Своею праведной жизнью на земле они приготовили себе ещё большее наслаждение. Они всегда видят, находятся в общении со своими друзьями, родными по духу, с теми, кои также, как и они, жили честно и правдиво на земле. Они испытывают радость, встречая там обращённых ими, их увещеваниями, их просьбами, молитвами на путь доброй жизни; всё существо их ощущает постоянное утешение при встречах с ними облагодетельствованными: бедными, коим окаэывали помощь, страдающими и больными, коих навещали, несчастными, коим оказывали поддержку и охраняли от уныния и падения.
Но верх наслаждения и блаженства этих существ составляет их живое общение с Богом и лицезрение Его, Которому близки они, как любящие дети — любимым родителям. Кроме сего, они находятся в непрестанном общении с высшими существами, и все положительные свойства добра и нравственности, какие они проявили в своей земной жизни, развиваются здесь до бесконечности, доставляя этим им полное удовлетворение.
Следствие всех этих свойств они имеют право и возможность ходатайствовать перед Всемогущим о всех земных, омрачённых суетами мира. Конечно, всё их блаженство, которое по справедливости есть райское, я объясняю постольку, поскольку может вместить твой разум. Полного представления о сём предмете ты вместить не можешь, как не может дитя, не развившееся умом, уяснить себе прелести и художественности какого-либо дворца и чертога. Созерцая их блаженное состояние, я чувствовал страстное, непреодолимое желание остаться с ними, разделить их блаженство, хотя и сознавал своё недостоинство; а это сознание, конечно, угнетало меня.
Но мне предстояло видеть ещё нечто другое, о чём было сообщено, и что заставило меня мыслить с непреодолимым страхом и боязнью. Мне были показаны все ужасы, все беспредельные страдания, невообразимые муки существ, подобных мне, но живущих и действующих лишь одной злобой, одними отрицательными качествами, как жили и действовали они в земной жизни.
Мы со спутником очутились в глубине беспредельного мрака — мрака, перед которым ваша самая тёмная ночь была бы яснее дня. Мрак этот был как бы осязаемый, и силой своего сознания я ощущал весь ужас пребывания в нём. Я воспринял невыразимое страдание и ужасное отчаяние существ, обитающих там, мыслящих и действующих в нём.
Мой руководитель дал мне ясное представление и понятие о причинах, от коих происходит это состояние. Всё то зло, всё то худое, скверное и порочное, все страсти, заблуждения и чувственные порывы, которые мы не обуздываем в своей жизни, которым потворствуем и которые осуществляем, — всё это развивается здесь в необъятных размерах, особенно если мы не чувствуем раскаяния, не чувствуем осознания всей мерзости своих поступков в течение своего земного существования. Самые малые недостатки, самые, по-видимому, невинные проступки обращаются здесь в беспредельное развитию к худшему. Их собственная настоящая злоба, которую преодолеть они уже не могут, тянет их туда, где живёт бесконечная злоба — сообщество таких же падших и отчаявшихся существ.
Все в этом сообществе чувствуют нестерпимую злобу и ненависть друг к другу. С бешенством и проклятиями устремляются они один на другого, считая друг друга виновниками своего падения и мучения. Все виды порока, все виды страстей, всё зло, какое есть на земле, здесь развиваются до ужасающих размеров и находят воздаяние в муках и страданиях неудовлетворённости своих желаний. Такова ужасная и безотрадная участь всех неверующих, отрицателей и совратителей в неверие.
Удостоверившись в истине существования Божия, они в страшной злобе на самих себя, в невыразимом бешенстве на тех, кто их увлёк на путь неверия, в проклятиях на всё окружающее и в то же врем в страстном желании освободиться от своих мук влачат своё печальное существование…
Особенно ужасна участь самоубийц, которые и здесь стараются избавиться от своей новой жизни, но тщетно. А все сладострастники, развратители, хищники, убийцы, корыстолюбцы, страстолюбцы и другие, мало обращающие внимания на голос совести, на голос нравственного закона, как бы в огне внутреннем, горят в ненасытной злобе, в невозможности удовлетворить свои страсти и пороки, которые, развиваясь до бесконечности, ищут, как бы проявить себя вне сферы существования.
С другой стороны, бесплодное и позднее сожаление о потерянной возможности блаженствовать, страстное желание как-нибудь помочь своим земным потомкам и предохранить их от гибели доставляют этим существам поистине адские муки, огненные, терзающие их вечно.
Неисчислимы бесконечны здесь все ужасы, все страдания, скорби, печали… Ощущая и воспринимая всё это своим сознанием, я стремился скорее удалиться, скрыться от юдоли плача и отчаяния — но куда?
Сознание моё подсказывало, что во всём, за что здесь страдают и мучаются, повинен и я. Не было здесь такой вещи, таких поступков, каких бы не совершил я во время своей земной жизни. Правда, я повинен был не всегда делом, но почти всегда желанием, которое нередко не осуществлял не потому, что считал грехом, а потому, что не предоставлялось случая или соблазна.
А мои худые речи, слова, мысли! Не виновен ли я в них? Моё сознание подсказывало, что да, виновен, ибо от мысли рождаются слова, а от слов — речи, от речи — дела. И я, хотя сам не делал того или другого, зато сколько слабых волею соблазнил своими словами и речами!
Вспоминаю всю свою жизнь, видя снова всю свою земную деятельность, осознавая, как мало доброго, честного, хорошего сделано мною, и как много совершено в угоду своему эгоизму, своим страстям и похоти, я стал проникаться убеждением, что такая же участь должна быть и с моим уделом — что решение моей судьбы будет ужасно. Это сознание своей ответственности вселило в меня такой неописуемый страх, такой невыразимый ужас, что я как бы зарыдал, как бы с воплем начал просить прощения и оставления грехов моей жизни. Страшная тоска, уныние и печаль начали овладевать мною, смертная скорбь и гнетущее чувство поражали всё существо моё.
Зачем, зачем я жил не так, как должно?
Зачем легкомысленно суетно проводил жизнь, часто забывая Бога и правду, заглушая голос совести моей?
Зачем нагло попирал предлагавшиеся средства исправления и улучшения?
В муках беспредельного отчаяния, которое всё более охватывало меня, я начал искать средства и способы, как бы известить, как бы предостеречь своих, о коих я совсем было забыл под впечатлением всего происходящего со мною, об ожидающей их участи, если они не перестанут жить жизнью суетною, такою же, какой и я жил. Я тем более стал стремиться к ним, что видел снова их жизнь, все их поступки, знал все их мысли и желания.
Отчаяние моё увеличивалось еще более от сознания, что жизнь оставшихся жены и детей проходит под влиянием примера моей собственной жизни, под влиянием моего внушения, моих наставлений, уроков, данных во время земной жизни.
В конце концов я совершенно погрузился бы в бездну отчаяния, в мрак печали и уныния, если бы по временам не ощущал отрады, успокоения и утешения от молитв, совершавшихся по моей душе моим семейством и родными, особенно же утешение и нравственное ободрение чувствовал я, когда совершалась за меня святая Литургия. Каждый раз, когда совершалась эта служба за меня, я видел, как сглаживается, пропадает то или другое деяние моей жизни.
— Теперь, — продолжал мой собеседник, — я с трепетом и ужасом ожидаю решения своей участи, тебя же усердно прошу — не переставай сам и проси моих родных и знакомый, чтобы молили Всемогущего за мою грешную душу, да избавит Он меня от страшных мучений. Итак, дорогой, верь, молись и надейся! Мне же время отойти!
Я спросил, могу ли я ещё когда-нибудь видеть его. Был ли он у своей семьи? Скоро ли увижу, если придёт снова?
— Это не в моей воле, — были его последние слова, и его фигура, всё удаляясь, как бы расплылась в тумане занимающегося рассвета.
В. Молчанов.
Борис Пастернак
ЕДИНСТВЕННЫЕ ДНИ
На протяженьи многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счёта.
И целая их череда
Составилась мало-помалу —
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.
Я помню их наперечёт:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течёт,
И солнце греется на льдине.
И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней,
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.
И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дольше века длится день,
И не кончается объятье.
Январь 1959
Эти дни (февраль 2017 года) в Тюмени такие солнечные, хотя по ночам понижение температуры воздуха до 30*С. Ученики младшей школы наслаждаются неурочными каникулами и домашним обучением.
Такие ясные солнечные дни февраля радуют душу.
Листая томик Бориса Пастернака, нашла стихи весне, в унисон яркому солнечному и морозному дню.
ВЕСНА
Всё нынешней весной особое.
Живее воробьёв шумиха.
Я даже выразить не пробую,
Как на душе светло и тихо.
Иначе думается, пишется,
И громкою октавой в хоре
Земной могучий голос слышится
Освобождённых территорий.
Весеннее дыханье родины
Смывает след зимы с пространства
И чёрные от слёз обводины
С заплаканных очей славянства.
Везде трава готова вылезти,
И улицы старинной Праги
Молчат, одна другой извилистей,
Но заиграют, как овраги.
Сказанья Чехии, Моравии
И Сербии с весенней негой,
Сорвавши пелену бесправия,
Цветами выйдут из-под снега.
Всё дымкой сказочной подёрнется,
Подобно завиткам по стенам
В боярской золочёной горнице
И на Василии Блаженном.
Мечтателю и полуночнику
Москва милей всего на свете.
Он дома, у первоисточника
Всего, чем будет цвесть столетье.
Апрель 1944
Андрей Дементьев
Как вёсны меж собою схожи:
И звон ручьёв, и тишина…
Но почему же всё дороже
Вновь приходящая весна?
Когда из дому утром выйдешь
В лучи и птичью кутерьму,
Вдруг мир по-новому увидишь,
Ещё не зная, почему.
И беспричинное веселье
В тебя вселяется тогда.
Ты сам становишься весенним,
Как это небо и вода.
Хочу весёлым ледоходом
Пройтись по собственной судьбе.
Или, подобно вешним водам,
Смыть всё отжившее в себе.
1964г.
Александр Межиров
МУЗЫКА
Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души и тела
Война проклятая попрала.
Какая музыка во всем,
Всем и для всех — не по ранжиру.
Осилим… Выстоим… Спасем…
Ах, не до жиру — быть бы живу…
Солдатам голову кружа,
Трехрядка под накатом бревен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.
И через всю страну струна
Натянутая трепетала,
Когда проклятая война
И души и тела топтала.
Стенали яростно, навзрыд,
Одной-единой страсти ради
На полустанке — инвалид,
И Шостакович — в Ленинграде.
Советская поэзия 50-70х годов.
Москва: Русский язык, 1987.
Летает кисть…
На слой ложится слой,
Встает луна, печально дремлют ели.
Мы в домике своём сидим с тобой,
И говорим под тихий свист метели.
О чём? Да вроде вовсе ни о чём…
Что сын растёт, а мы с тобой стареем.
Что под печальным жизненным дождём
Лица как прежде прятать не умеем.
Что краски жизни всё ещё свежи,
И сок березовый ещё всё так же сладок,
И что еще остались рубежи,
Которые преодолеть бы надо.
(с) С.Быков(2009г.)
Самуил Болотин. КОЛОКОЛЬЧИКИ.
Это санок быстрый бег,
Вьётся лёгкий снег
И сыплет колокольчик
Свой ясный детский смех.
Вся земля кругом бела,
Мы несёмся как стрела,
От лунного сияния
Ночь как день светла.
Припев:
Динь-динь-дон, диги-диги дон
Льётся нежный звон.
Пусть весельем детских лет
Мне наполнит душу он.
Повтор:
Пусть весельем детских лет
Мне наполнит душу он.
Это снег кружит пургой,
Колокольчик надо мной.
Как весело мне мчаться
С тобой мой дорогой.
Мы летим среди полей
Ветра лёгкого быстрей,
И вторит колокольчик
Песенке моей.
Припев.
https://www.youtube.com/watch?v=Uj4fL8lbCNE в исполнении Зои Рождественской